но я хочу сегодня лечь спать в одиннадцать. Завтра понедельник, и я наметила себе с утра пораньше отправиться на поиски работы, так что совсем неплохо будет хорошенько выспаться перед таким мероприятием.
— Но почему ты так спешишь? Разве тебе так уж необходимо как можно скорее найти работу?
— Именно так. У меня на счете в банке лишь несколько сотен долларов. Но мне не хотелось бы их трогать, это резерв на всякий пожарный случай. К тому же я считаю, что начинать новую жизнь чем раньше, тем лучше.
— Но у тебя совсем не несколько сотен долларов в банке, как ты сказала, Робин. Ты получишь еще девять тысяч.
— Что? О чем ты говоришь, Род? Откуда?
— Из твоей доли наследства бабушки Таттл, то есть половину причитающейся мне доли наследства.
— Ты сошел с ума, Род! Мы с тобой разведены, и я не имею права ни на какую долю.
— Почему же нет? Как ты сама мне говорила, в нашем договоре сказано, что мы делим все наши деньги поровну — на две равные части. Бабушка Таттл умерла, а я стал наследником раньше нашего развода. Поэтому наследство — то есть его часть, принадлежащая мне, — по этому договору принадлежит и тебе. Ты так не считаешь?
— Нет, нет и сто раз нет! Я сама печатала договор под диктовку отца и хорошо знаю его содержание. И там, я помню, особо оговаривается, что раздел нашего общего имущества входит в силу со дня его подписания. И договор теряет силу, то есть его уже нельзя применить ни к какому новому приобретению, случившемуся после нашего развода. К тому же у тебя совсем нет денег. И деньги появятся у тебя не раньше, чем произойдет легализация завещания. А это не очень скоро, уверяю тебя. Нет, Род, я не имею никакого права на это наследство. К тому же я просто не хочу этого.
Лицо Робин вытянулось, глаза метали искры. Однако она быстро взяла себя в руки, черты лица смягчились, и она положила свою руку на мою.
— Я думаю, что тебе следовало бы хорошенько подумать, Род, прежде чем делать подобные предложения. Знаешь, ты всегда был большим растяпой в отношении денег…
— А ты уверена…
— Абсолютно уверена и больше не желаю говорить на эту тему.
Она сняла свою руку с моей, и я, вернее, моя рука сразу же ощутила холод одиночества, стала какой-то беззащитной.
— Это было одной из причин, Робин, из-за чего мы поссорились? Скажи, именно такое отношение к деньгам было причиной? Да?
Прежде чем ответить, Робин нахмурила брови:
— Это был один из факторов, но не главный. Пожалуйста, Род, перестань допрашивать меня. Был целый ряд мелких причин, и ни одна из них не была достаточно серьезной. Мы пришли к обоюдному согласию о несовместимости наших характеров. Больше ничего, уверяю тебя, однако я не хочу говорить на эту тему и тем более детально анализировать прошлое.
Я не согласился с нею, но решил временно отступить.
— Хорошо, Робин, я обещаю, что не буду больше тебя мучить.
Я сделал знак официанту, когда тот проходил мимо, и попросил принести еще два бренди.
Оркестр заиграл старую, но очень неплохую мелодию: «Каждому свое».
— Может быть, потанцуем? Ты не хочешь потанцевать со мной, Робин?
Мы прошли сквозь ряды столиков до танцевальной площадки посередине зала. Я обнял ее, и мы стали танцевать. Да, в танце мы хорошо чувствовали друг друга, мы двигались в едином ритме, почти синхронно, как единое целое. Да, в танце совсем не ощущалась наша несовместимость.
Но внезапно что-то изменилось. Робин отодвинулась от меня, может, всего на несколько сантиметров, но, увы, казалось, что нас разделяют уже километры… Я попытался снова прижать ее к себе, но почувствовал, как ее напряженное тело сопротивляется моему порыву. Наши ноги продолжали двигаться так же синхронно, как и раньше, в ритме музыки… Сейчас мы уже просто напоминали двух людей, хорошо двигающихся под музыку, и только.
Музыка оборвалась, но это было лишь начало, впереди нас ждали другие мелодии, как Робин вдруг тихо, но очень твердо произнесла:
— Я больше не хочу танцевать. Да и официант принес наш бренди. Давай вернемся к столику, Род.
Мы вернулись на свои места и сели… Вопрос, который я так хотел задать ей, был готов сорваться с моих губ… но Робин меня опередила:
— Род, давай больше не будем делать этого. Я хочу сказать, видеться. Это ни к чему хорошему не приведет и только… заставит одного из нас страдать.
Мысленно я задал себе вопрос: кого она при этом имеет в виду — себя или меня? Но я хорошо понимал, что задавать подобные вопросы, а тем более обсуждать их — не время. Однако мне совсем не хотелось сразу соглашаться с ее решением.
— Но, Робин, мы с тобой уже договорились… Я не буду тебе досаждать и беспокоить тебя, но согласись, у меня могут иногда возникать кое-какие мелкие пустяковые вопросы, которые я мог бы выяснить именно у тебя, потому что кроме тебя мне никто не сможет на них ответить. Надеюсь, ты не откажешь мне. Я могу иногда тебе звонить, Робин? Могу или нет?
— И что же это за мелочи?
— Ну, например, ты сказала, что мои книги ты отправила на склад, в отдел хранения. Ты случайно не помнишь, на какой именно?
Я и так знал это, потому что нашел у себя на квартире среди бумаг квитанцию, но мне показалось, что подобный вопрос не должен вызвать у нее никаких возражений.
Она спокойно ответила на этот вопрос, и тот факт, что я могу задавать такие пустячные вопросы, а она — спокойно на них отвечать, стал своеобразным мостиком через образовавшуюся пропасть. Я не стал больше настаивать на новых встречах и говорить, что мне бы хотелось иногда ей звонить. Я подумал, что, действительно, несколько дней я, пожалуй, не буду ее тревожить, дам ей успокоиться, пусть думает, что я вообще больше не буду звонить, а потом… возьму и обращусь к ней с несколькими простыми вопросами. Сначала, например, можно будет спросить о какой-нибудь безделице, и если в ответе я услышу доброжелательность и готовность отвечать, тогда и смогу предложить еще раз поужинать вместе. Но все это позже, не сейчас… А сейчас лед был еще тонок, слишком тонок… Поэтому я решил действовать очень осторожно.
Я не стал уговаривать ее выпить бренди, который нам только что принесли. Спросив счет, я расплатился, и мы вышли из ресторана в теплую душную
