Ознакомительная версия. Доступно 20 страниц из 97
class="p1">Андрей пожал ему руку и, не обратив внимания на его слова, напутствовал:
– Старайся! Будешь стараться – станешь хорошим художником. И друзей не теряй. Без друзей на сердце худо.
Демидов и Екатерина II
…На площади московской в Толмачах остановились лошади, и из кареты вышел грузный человек, а раньше него соскочил форейтор.
– Эй, дворник! – закричал он. – Что стоишь, не видишь, кто прибыл?
А прибыл сам Демидов.
– Чего стоишь, дверь не открываешь, пентюх? – пробасил он.
– Чего изволите, ваша милость?
– А то надобно, чтобы все дворники сей площади тотчас явились сюда.
Дворники подошли, и Демидов заговорил. Но они, видно, ничего не понимали, ибо лица их были как деревянные. Тогда в объяснения пустился форейтор:
– Чего тут непонятного-то? Барин снимает все комнаты, которые на площадь выходят… окнами… Деньги заплатил. Знаете, какие деньги – демидовские! Чтоб к завтрему тут никого из жителей не осталось! Гостей принимать будем.
Форейтор, которого звали Педро, впрочем, тоже не слишком понимал, что затевается, однако это его не смущало.
Но на следующий день все квартиры, выходящие на площадь, были освобождены, и другие, демидовские, люди заняли места в комнатах.
Что же на сей раз удумал чудак Демидов? Дело это было связано с портретами, которые писал Михаил.
По возвращении из Петербурга Михаил был встречен барином в гневном расположении духа. С утра «жаловался головою», тем не менее прибыл в Воспитательный дом, выразил шумное недовольство порядками, а на обратном пути встретил своего недруга Собакина. Под руку попался Мигель-Михаил, и уж на нем-то барин отыгрался:
– Ты по какой причине так долго в Петербурге был? Не для того тебя туда посылал, чтобы гулял без ума, дурак!
– Но я не более двух месяцев ездил! – вспыхнул тот.
– Ага! Мы не виноваты, что были глуповаты?! От кого получал там приметное удовольствие, признавайся! Учился или баклуши бил? Велено тебе было отразить графа Панина, а ты что?
Михаил в сердцах схватил баул и давай выбрасывать оттуда – один лист, второй, третий… Хозяин увидел те листы и сразу переменил тон.
– О, да это он самый, граф Панин! Узнал! Ай да Мишка, сукин сын! – оглядел его с ног до головы, схватил в охапку и отпрянул. – Ну доставил удовольствие!
Михаил никак не мог уразуметь плана действий барина, однако поспешил добавить:
– Прокопий Акинфович, то ж только рисунки, а я из них живописный портрет сотворю, славно будет! Я видал его…
Демидов сел, подпер рукой голову:
– Да… Только то, братец, половина дела. А надобно мне еще… рыло вице-губернатора московского.
– Собакина? – догадался Миша. – Так я смогу, видал его.
– Вот и сделай…
– А… для чего?
– Не твоего ума дело! Через неделю чтобы готово было, понял? Награду получишь.
Через неделю Демидову показали оба портрета. Он поставил их перед собою и глядел на них с такой хмуростью и злостью, будто на заклятых врагов.
А на другой день, утром, выйдя из дому, люди увидели прикрепленные к воротам портреты. Под ними была бумага и такие слова на ней:
«Собакин архипарикмахер, только что возвратившийся из Парижа, предлагает свои услуги почтеннейшей публике. Адресоваться к г. Панонину». В последнем слове две буквы – «н» и «о» – были замазаны, и читалась, конечно, фамилия Панина.
Как всегда, собрался любопытствующий народ.
– Гляди-ка, – перешептывались прохожие.
– Ой, неладно это, вице-губернатора назвать архипарикмахером!
– А чем он больно хорош-то тебе?
– Однако…
Достиг ли тот слух о новой проделке Демидова ушей Собакина – неизвестно. Скорее всего, он был не так глуп и, услыхав, сделал вид, что его сие не касается. Однако нашлись доброхоты, которые поспешили сообщить об этом императрице.
«Чем сие вызвано?» – недоумевая, спросил Михаил у лакея. Тот объяснил ему: мол, как-то пригласил к себе барин «всю Москву», а Собакин (ну не собака ли он после того?) не явился на приглашение. Демидов велел посадить на его место собаку, породистую, и кормить ее весь вечер… После дошла до него весть, что в Северной столице граф Панин желает назначить Собакина сенатором. Сенатором Собакина?! Этого бездельника! И – закрутилась карусель. Потому и послан был Михаил в столицу: Демидов обид не прощал.
Однако и Екатерина памятлива. Улыбчивая и любезная, она сделалась не похожа на себя, узнав про такое самоуправство Демидова. Панин, по доброте своей, уговаривал ее замять дело – и добился своего. Она согласилась. Но на том не кончилось.
Удовольствоваться молчанием Демидов не желал и устроил еще одну «штуковину»: велел сочинить несколько пасквилей в стихах на Собакина и сделать их известными при дворе. Пусть читают!
Когда же Екатерина увидала те пасквили, она пришла в ярость.
В другой век, в иные времена царь или президент издал бы указ, объявил порицание, лишил должности, но – на что вельможе «должности», он сам себе господин! Екатерине же хватило выдумки лишь на то, чтобы повелеть собрать все поганые пасквили, отправить их в Москву и там устроить «аутодафе», то есть сжечь прилюдно на площади.
Но Демидов уже закусил удила, распоряжение рассмешило его, и в ответ он придумал свое. Надо лишь узнать, на какой площади будет происходить то действо, «казнь». Взятка чиновнику – и все стало ведомо. Затем следовало откупить квартиры на площади. В квартирах тех накрыть богатые столы, приглашенным устроить пир с музыкой! В таких обстоятельствах разве будет кому дело до мелкого пожарчика? Вот вам и «аутодафе»! Звучала музыка, ржали кони, разносился стук ножей и вилок, к тому же что касаемо еды, то подавали лишь чрезвычайную: стерлядь, белужий бок, спаржу, пироги. Животы полнились гусями и белорыбицей, французскими сладостями и наливками…
И лишь один Михаил, раздосадованный тем, во что обернулись его труды, стоял у окна и смотрел на костер, пожирающий «преступные бумаги». В памяти его всплывало что-то далекое, бывшее еще до рождения, мерещились какие-то мерцающие огни.
Демидов торжествовал весьма недолго. На другой день от государыни последовал указ: выселить Демидова из Москвы! Демидова?! Из Москвы?! Вот тут-то слуги и все домашние взвыли: впервые они стали свидетелями барской тоски и черной меланхолии. Не дай Бог!
Чем дело кончилось? Пришлось барину идти на попятную. Надо было умилостивить Екатерину. Слова – что? Требовались огромные пожертвования в государственную казну. Он сделал это, и расчетливая императрица не устояла, простила дикую прихоть московскому чудаку…
Что касаемо Михаила, то он прежде жил у барина, как слепой котенок, потом (в Петербурге) кипел в котле бурлящей жизни, а тут – испугался: что если выяснится, кто писал те портреты? Словом, получил урок.
Однако жизнь тем и хороша, что не догадаешься, что будет дальше: получишь пинок или подарок.
Ознакомительная версия. Доступно 20 страниц из 97
