кожи и шкуры, составлявшие основную часть экспорта Англии, которая была разработана чиновниками Эдуарда I в 1275 году и утверждена собранием купцов в том же году. После 1303 года с иностранных купцов взималась дополнительная пошлина. Она распространялась на товары всех видов, как на импортные, так и на экспортные. Доходность таможни менялась в зависимости от количества произведенной шерсти и процветания торговли. Но она была значительной и регулярной. В первые годы правления Эдуарда III таможня приносила в среднем около 13.000 фунтов стерлингов в год. Эта сумма могла быть увеличена за счет дополнительных субсидий до более высокого уровня. Обычная ставка составляла 6 шиллингов 8 пенсов за мешок, но во время кризиса 1290-х годов взимались ставки, превышающие 3 фунта стерлингов, а в начале Столетней войны — более 2 фунтов стерлингов.
В результате этого было достаточно для покрытия обычных государственных расходов в мирное время. Особо экономные короли, такие как Эдуард II в последние годы своей жизни, могли даже накопить излишки. Но средств не хватало ни на щедрость в любом масштабе, ни на значительные капитальные расходы (например, на крепости или корабли). Столкнувшись с обременительными и порой неотложными обязательствами за границей и лишь скромными доходами, поступавшими через определенные промежутки времени дома, английские короли, начиная с Эдуарда I, прибегали к большим займам не только у своих подданных, но и у зарождающихся банковских систем Фландрии, Рейнланда и, прежде всего, Италии. Масштабы финансовых операций Эдуарда I и систематический способ их управления и обеспечения были чем-то новым среди европейских правительств средневековья, предвещая манипулирование государственными кредитами государств эпохи Возрождения и постренессанса. Завоевание Уэльса Эдуардом I было оплачено в первую очередь почти полностью его банкирами. Между 1272 и 1294 годами главные из них, товарищество Риккарди из Лукки, ссудило королю 392.000 фунтов стерлингов, часть которых поступила из их собственных вкладов, а часть — от организованных ими синдикатов крупных и мелких кредиторов. Из этой суммы почти 19.000 фунтов стерлингов оставались непогашенными в 1294 году, когда король поссорился с кредиторами[61]. Риккарди были первыми из череды итальянских банкиров, которые разорились, слишком тесно связав свое состояние с североевропейским правительством. На их место пришло множество других. Флорентийские Фрескобальди ссудили около 150.000 фунтов Эдуарду I и Эдуарду II, прежде чем они тоже разорились в результате баронского кризиса 1311 года[62]. Их сменил генуэзец Антонио Пессаньо, чьи кредиты из года в год превышали кредиты всех предыдущих заимодавцев короны. Пессаньо финансировал кампанию при Бэннокберне в 1314 году, бесславный провал которой, конечно же, не был вызван недостатком денег. Барди из Флоренции, постепенно захватившие власть в 1320-х годах, были настолько тесно связаны с Эдуардом II, что их лондонское представительство было разграблено толпой во время мятежа 1326 года. Но они также были значительными кредиторами врагов короля, и в конечном итоге обанкротились из-за кредитов предоставленных его преемнику.
Займы, какими бы большими они ни были, не заменяли налоговых поступлений. Они были не более чем средством их предвосхищения. Они позволяли английскому правительству собирать деньги быстрее, чем французскому, и избавляли его от изнурительной проблемы, с которой сталкивались сменявшие друг друга французские короли при оплате военных расходов в то время, когда налоги на ведение войны еще не поступили. Банковские займы обычно должны были быть обеспечены назначением конкретных доходов короля в их пользу. Доходы от таможни регулярно предоставлялись основным кредиторам короля, а их фактическое управление и сбор в ряде случаев передавались им же. Однако в крайнем случае чрезвычайные расходы могли быть оплачены только за счет общих налогов, взимаемых с населения Англии.
Механизм начисления и сбора общих налогов был упорядочен по несовершенным стандартам средневековья и, безусловно, выгодно отличался от непредсказуемых и неоднородных методов налогообложения, применявшихся во Франции. Налоги взимались как доля стоимости движимого имущества каждого налогоплательщика, обычно десятая часть в городах и пятнадцатая часть в графствах. Это была произвольная мера, но удобная для оценки налогооблагаемой базы. В начале Столетней войны сбор налогов был основан на особенно тщательной оценке, которая была проведена в 1334 году высокопоставленными священнослужителями и государственными чиновниками вместо коррумпированных местных жителей, которые традиционно выступали в качестве оценщиков. Принцип заключался в установлении суммы, причитающейся королю от каждой общины, и предоставлении местным жителям самим распределять это бремя между собой — метод, который при всех его недостатках в других областях имел то преимущество, что давал достаточно предсказуемый доход. Исключений было немного: Cinque Ports (далее — Пять портов), которые вместо этого несли морскую службу; графства-палатинаты Честер и Дарем, которые облагались налогом их владельцами; духовенство, которое облагалось отдельным налогом по решению Папы или соборов двух церковных провинций Англии.
Общее налог не мог взиматься по желанию короля в Англии так же, как и во Франции. Это была чрезвычайная мера, на которую необходимо было получить согласие общин королевства. Двенадцатая статья Великой хартии вольностей (Magna Carta) гласила: "Никакой налог не может быть взимаем в нашем королевстве иначе, как по решению общего совета нашего королевства". Это правда, что подданные были обязаны помогать королю, если он обосновал "очевидную и срочную необходимость" сделать это. Однако то, что было необходимо, было вопросом, по которому мнения могли расходиться. В правление Генриха III налоги не взимались более двадцати лет, пока правительство короля не обанкротилось. В 1297 году попытка Эдуарда I собрать налог, не имея ничего, кроме поддержки своего Совета, вызвала один из основополагающих конституционных кризисов позднего средневековья. "Некоторые жители нашего королевства, — заявил Эдуард I, капитулируя перед оппозицией в октябре 1297 года, — опасаются, что помощь и налоги, которые они платили нам из верности и доброй воли, из-за наших войн и других нужд, в будущем могут стать подневольной обязанностью для них и их наследников"[63]. Это действительно был страх, и именно это в конечном итоге произошло во Франции, но события 1297 года показали, что в Англии это вряд ли произойдет.
Разница заключалась в том, что быстрое развитие Парламента позволило английским королям получить согласие своих подданных на налогообложение в форме, которая была признана общеобязательной, и избавило их от необходимости торговаться за помощь с одной общиной за другой. Правление Эдуарда I стало решающим этапом в этом развитии, как и во многом другом, что определило судьбу Англии XIV века. К моменту его воцарения в 1272 году Парламент был преимущественно официальным органом, торжественным собранием Совета короля, дополненным судьями и главными государственными служащими, а также главными светскими магнатами и церковными прелатами. Его состав и большинство функций были во многом схожи с функциями Парижского Парламента. Именно войны Эдуарда I, большой объем законодательства и спорных государственных дел, которые породило его бурное правление, а также
