Джонатан Сампшен
Столетняя война
Том I
Испытание битвой
Предисловие
Эта книга должна стать первым томом истории Столетней войны, начиная с ее начала в 1330-х годах и до окончательного изгнания англичан из Франции в середине XV века. Эта череда разрушительных войн, разделенных напряженными промежутками перемирия и нечестными и непостоянными мирными договорами, является одним из центральных событий в истории Англии и Франции, а также их соседей, которые были последовательно втянуты в нее: Шотландии, Германии, Италии и Испании. Война заложила основы национального самосознания Франции, хотя и разрушила ее процветание и политическое превосходство, которым она когда-то пользовалась. Война сформировала ее институты, созданными, в попытке контролировать анархию и победить вторжение, зародыш абсолютного государства XVII и XVIII веков. Англии она принесла напряженные усилия и страдания, мощный прилив патриотизма, великую удачу, сменившуюся банкротством, дезинтеграцией и полным поражением.
Я писал об Англии и Франции вместе, почти как если бы они были единым сообществом, вовлеченным в гражданскую войну, каковыми они в некоторых отношениях и были. Я пытался описать не только то, что произошло, но и почему это произошло и как это повлияло на тех, кто это пережил, будь то вблизи, как солдаты в поле и жители бесчисленных сожженных деревень и городов, или на расстоянии, как банкиры, военные подрядчики, бюрократы и налогоплательщики, а также читатели бюллетеней и прокламаций. Но эта книга — повествование. Масштаб событий определяет ее рамки. Я не приношу за это никаких извинений. Хотя повествовательная история не всегда была в моде, факты иногда объясняют себя лучше, чем это может сделать любой их анализ. Более того, хотя существует множество ценных монографий, посвященных тем или иным аспектам Столетней войны, несколько прекрасных историй отдельных сражений и кампаний и один великолепный рассказ об одном правителе (Карле V Французском), ни одна общая история Столетней войны не была написана в том масштабе, которого она заслуживает. Лучшим из них остается труд великого французского историка и англофила Эдуара Перруа, написанный без доступа к источникам, когда автор участвовал во французским сопротивлением в последние годы Второй мировой войны. Но в одном томе, охватывающем 120 лет, даже Перруа, с его глубоким знанием английских и французских источников, не смог передать больше, чем контуры событий, или проникнуть за ширму, чтобы наблюдать за жизнью людей, которые никогда не претендовали на то, чтобы определять порядок событий, а были лишь зрителями и жертвами.
Мой подход заключался в том, чтобы работать в основном с документальными источниками Англии и Франции, опубликованными и неопубликованными. В последующих томах будут использованы также архивы Италии и Испании. Хронисты занимают важное, но второстепенное место. Им есть что сказать о характере войны, и их истории часто очень показательны. Они дают представление об аристократическом менталитете, которое редко можно найти в официальных документах. В зависимости от качества источников, они могут быть надежными повествователями хода событий. Но большинство из них эпизодичны, предвзяты, неточны и написаны в более позднее время. Фруассар особенно ненадежен. Кроме того, будучи по сути журналистами, хронисты были также снобами. Они редко проявляли большой интерес к событиям, в которых не участвовал ни король, ни герцог, ни граф. Так, за исключением грандиозного сражения при Слейсе в 1340 году, они почти ничего не рассказали о войне на море, которую вели простые люди. Гасконь практически игнорировалась до 1345 года, когда туда прибыл первый граф. Но официальные документы проливают свет на эти события — беспристрастные свидетельства, написанные клерками, которые не имели ни малейшего представления о составлении хроник. В примечаниях я даю ссылки на авторитеты для того, что я говорю в тексте. Но за редким исключением я не обсуждаю противоречия свидетельств и не дискутирую с учеными о расхождениях во мнениях. Я просто разрешил разногласия к своему собственному удовлетворению и, надеюсь, к вашему.
ДЖ.П.К.С.
Гринвич
Май 1989 г.
Глава I.
Франция в 1328 году
Карл IV Красивый, последний король Франции из старшей ветви династии Капетингов, скончался 1 февраля 1328 года в королевском поместье Венсен, к востоку от Парижа. Погребение короля в начале XIV века уже представляло собой тщательно разработанную церемонию, отмечавшую с тщательно продуманным символизмом конец одного правления и начало другого. Тело умершего короля, забальзамированное с помощью уксуса, соли и ароматических специй, лежало в соборе Нотр-Дам, облаченное в тяжелые одежды из золотой ткани и горностая, с короной на голове, обнаженным лицом и руками, держащими регалии власти, скипетр, кольцо и посох правосудия, словно в макабрическом повторении церемонии коронации. В следующую пятницу, 5 февраля, тело усопшего несли на открытых носилках к усыпальнице французской монархии в Сен-Дени, сопровождаемое процессией, в которой знатность точно определяло место каждого человека. Впереди шествовали епископ Парижа, его коллеги-епископы, капитул Нотр-Дам и духовенство города; королевская семья и знатные дворяне двигались следом; сзади шли представители богатых горожан Парижа, одетые в черное, с капюшонами на головах, закрывающими их лица; а рядом с ними — бедняки города, для которых похороны короля были возможностью получить милостыню.
Похоронная процессия от Нотр-Дам до Сен-Дени проходила по улицам Парижа на протяжении едва ли двух миль, прежде чем выбраться в сельскую местность на севере. Однако Париж 1328 года, хотя и занимал лишь малую часть площади современного города, был самым большим, самым густонаселенным и самым богатым городом Северной Европы. В его стенах и в новых пригородах к северу проживало более 100.000 человек, в то время как в Лондоне, вероятно, проживало менее 40.000 жителей. Жители Парижа проживали в плотной массе высоких и узких деревянных домов, разделенных множеством переулков, которые Жан де Жандун[1] (1286–1328) из университетского квартала на южном берегу сравнивал с "волосами на множестве голов, колосьями пшеницы, собранными после обильного урожая, или листьями в густом лесу"[2]. Они жили в ежедневном неописуемом шуме громких криков, грохота телег, погони скота, звона колокольчиков и предупреждающих прохожих выкриков gare à l'eau (поберегись), когда из верхних окон на улицу выливались помои. Только близость сельской местности могла спасти от вечной эпидемии город, в котором до 1374 года не было канализации и только три общественных фонтана, причем все они находились к северу от Сены, город, где самые привередливые еженедельно сливали содержимое своих уборных в специальные телеги, чтобы вывезти за стены, где свиньи, собаки и крысы рыскали среди куч мусора, мясники забивали животных на улицах, а рядом свободно бродили прокаженные.
Ни один город не прирастал людьми за счет деторождения в нездоровых условиях средневековья, а Париж уже давно черпал свое растущее население из
