женщине, только перенесем фокус своего внимания с несущественного вопроса о гипнотизме на более существенную проблему и поговорим о социальной структуре. Известно, что в ситуации, предполагающей жестко установленную структуру ролевых отношений, например на приеме у гинеколога, женщина не только раздевается, но и позволяет врачу тщательно исследовать ее тело. И здесь напрашивается следующий вывод: даже гипноз не может вызвать того, что легко и рутинно вызывают легитимированные социальные роли. Именно это и было предметом нашего исследования: наши испытуемые не были загипнотизированы, но им была отведена определенная роль, ставившая их в подчиненное положение по отношению к экспериментатору.
Хочу указать и на такой момент. Женщина, пришедшая к врачу, не отрицает, что она раздевается перед посторонним мужчиной, а определяет значение этого акта таким образом, что он становится позволительным. В нашем эксперименте испытуемый не отрицает, что он подвергает ученика ударам тока, но определяет значение этого акта в соответствии с конструктивными целями эксперимента, о которых говорил ему экспериментатор. Переопределение значения поступка в ситуации подчинения — вовсе не альтернатива послушанию, а его типичная когнитивная компонента1.
Орн утверждает, что из экспериментального контекста нельзя извлечь никаких выводов относительно механизмов подчинения, действующих в реальной жизни. Доказательная база этого утверждения ограничивается спекулятивным анекдотом. Анекдот преподносится как аналогия моему эксперименту, но при внимательном анализе оказывается совершенно неубедительным.
Орн заявляет:
Если вы думаете, что из экспериментального контекста можно извлечь однозначные выводы относительно механизмов подчинения, действующих в реальной жизни, то я советую вам провести такой эксперимент. Попросите своего секретаря напечатать письмо и затем, убедившись, что оно напечатано без ошибок, разорвите его и попросите секретаря снова напечатать его. Убежден, что после двух-трех экспериментальных проб вы останетесь без секретаря.
Мне трудно понять, какое отношение имеет этот анекдот к моему эксперименту или к реальной жизни. В моем эксперименте поведенческий акт обоснован разумными соображениями, а именно — необходимостью исследования роли наказания в обучении. Но даже если отрешиться от экспериментального контекста и посмотреть на феномен подчинения в реальной жизни, то и здесь этот анекдот вряд ли уместен. Даже в армии все деструктивные приказы получают разумное обоснование. Когда военные сжигают деревню, в которой живут ни в чем не повинные мирные люди, они делают это либо для устрашения населения, либо для того, чтобы вынудить его к сотрудничеству, либо во имя возмездия. Если бы начальник привел секретарше хоть какие-то обоснования своего поступка, то история имела бы другой финал.
Эксперименты по изучению криминального поведения, которые часто вспоминает Орн, также имеют мало сходства с моим экспериментом или с реальной жизнью. В этих экспериментах испытуемому приказывали ударить ножом манекен или плеснуть в него азотной кислотой. Как утверждает Орн, испытуемый подчинялся, потому что знал, что никому не причинит вреда. То же самое, по мнению Орна, происходит в эксперименте по изучению подчинения. Но я не согласен с этим утверждением. В эксперименте с азотной кислотой от испытуемого требуют совершить бессмысленный акт агрессии, тогда как в моем эксперименте акт агрессии вписан в систему конструктивных целей, мотивирован необходимостью исследования процессов памяти. Подчинение выступает не как конечная цель, а как инструментальный элемент ситуации, которая представляется испытуемому важной и значительной. Кроме того, в отличие от эксперимента с азотной кислотой, в моем эксперименте экспериментатор однозначно отвергает возможность причинения человеку вреда. Он говорит: «Хотя удары могут быть чрезвычайно болезненными, они не вызывают повреждения тканей». (Кроме того, испытуемый видит, как ученику после прикрепления электрода наносят на запястье специальную пасту, которая «предотвратит ожоги и появление волдырей».) Сигналы о причиняемом вреде исходят из других источников, и испытуемому приходится сопоставлять информацию, которую дают ему его органы чувств, с информацией, полученной от экспериментатора, — в конечном итоге он сам должен решить, может ли он доверять словам экспериментатора и следует ли и далее выполнять его требования. Большинство аргументов Орна игнорируют этот важнейший аспект эксперимента, и поэтому они просто неуместны.
Суммируя, перечислю те несколько моментов, которые отличают наши эксперименты по изучению подчинения от образцов, представленных Орном. Во-первых, и это мне кажется совершенно очевидным, речь идет не о личной власти экспериментатора, как в случае с гипнозом, а о влиянии на поведение индивида структуры социальных отношений, в которую он включен. Индивид и авторитетное лицо находятся в четко определенных иерархических отношениях. Во-вторых, авторитетное лицо ясно и здраво обосновывает свои требования (в отличие от экспериментов с азотной кислотой), и эти обоснования встречают понимание испытуемого. В-третьих, эксперимент имеет важный временной компонент. Он начинается со взаимного согласия трех сторон, и лишь постепенно развитие ситуации приводит к конфликту.
V.
Проблема экологической валидности содержит в себе два разных, хотя и в равной степени важных вопроса, которые недостаточно четко разделены в анализе Орна. Первый вопрос: находясь в ситуации психологического эксперимента, действительно ли испытуемый верит в то, что подвергает человека, против его воли, болезненным ударам тока? Голословные заявления не помогут нам найти ответ на этот вопрос, его нужно искать в фактах. И второй, независимый от первого, вопрос: распространяется ли тип поведения, который мы наблюдали в лаборатории, за пределы экспериментального контекста или экспериментальная ситуация настолько специфична, что ничто из того, что мы наблюдали в лаборатории, не дает нам оснований говорить о подчинении авторитету в более широком социальном контексте?
Орн отмечает, что поведение легитимировано отношениями «испытуемый— экспериментатор», однако видит в этом лишь досадное исключение из правил, мешающее подтвердить общеизвестные истины. Но это как раз то, что мы и пытаемся исследовать, а именно поведение человека, который находится внутри легитимированной социальной структуры. То, в чем Орн видит только помеху, на самом деле обеспечивает ученого стратегией исследования.
Орн пытается доказать, что обнаруженное поведение могло возникнуть только в нашем экспериментальном контексте, но подкрепляет свою точку зрения весьма странными аргументами. Он говорит: «…чтобы заставить человека совершить эти действия, он должен быть поставлен в реальные отношения “испытуемый — экспериментатор”. Несмотря на многочисленные попытки, мне не удалось заставить кого- либо из своих коллег подвергнуть ударам тока другого человека». Если перефразировать первую часть высказывания Орна, получается, что для подчинения одного человека воле другого необходима легитимированная иерархия ролей. И это верно. Но второй аргумент, подразумевающий, что способностью вызывать подчинение обладают только отношения «испытуемый — экспериментатор», не просто безоснователен, но и свидетельствует о слепоте автора к реалиям социальной жизни, которая изобилует иерархическими отношениями и в значительной мере держится на них. Коллеги Орна не выполнили его требование по той же самой причине, по которой зрители, наблюдающие за военным парадом, остаются на месте, когда маршал командует «шагом марш»
