в одну протяжную грозную симфонию, в которой явственно звучала нота «смерть». Всадники, с хищным оскалом на лунообразных лицах, в однообразных остроконечных шапках и кожухах, наброшенных прямо на голое тело, со слитным завыванием «Алла», вырывавшимся из тысяч глоток, казались полякам выходцами из потустороннего мира. Когда до передних польских рядов оставалось не более двухсот шагов, в их руках взметнулись вверх тугие короткие луки. Небо потемнело от сотен тысяч выпущенных стрел, в лучах закатного светила кроваво блеснули десятки тысяч кривых татарских сабель. Выполняя команду Конецпольского, продублированную командирами подразделений, гусарские копья приняли горизонтальное положение, разящими серебряными молниями сверкнули тяжелые палаши. Водопад стрел обрушился на панцири и шлемы гусар, не причинив, впрочем, большого урона тяжелой коннице, надежно защищенной своей броней. Почти в то же мгновение грянули орудия, установленные на валах позади польских хоругвей, укутав все предполье густым пороховым дымом. Пушечные ядра без труда находили свои жертвы, так как артиллерия била почти в упор. Черная волна татарской конницы налетела на стену ощетинившихся копьями «крылатых» гусар и разбилась об нее, обагрив изумрудную зелень луга потоками алой крови.
Не сумев поколебать польский центр, татары, понеся первые, довольно ощутимые, потери, откатились назад, но попыток вновь прейти в атаку больше не предпринимали. До самой темноты лишь отдельные всадники соревновались в искусстве сабельного боя, вызывая друг друга на герцы, а затем противники разошлись на отдых.
Однако, польские командиры поняли, что допустили ошибку, чрезмерно растянув лагерь, и поэтому жолнеры вместо отдыха всю ночь насыпали новые валы, и оборудовали шанцы, сужая его. Хмельницкий, в свою очередь, ночью придвинул свой табор из скованных цепями возов ближе к польскому, намереваясь с утра начать новую атаку. Встретившись поздним вечером с Ислам — Гиреем, он обсудил с ним предстоящие совместные действия и клятвенно заверил хана, что следующей ночью они будут ночевать в польском лагере.
Князь Иеремия едва ли не до самой зари находился на валах, пытаясь хотя бы примерно определить численность вражеского войска. Подсчитывая ночью костры, пылавшие в казацком таборе и татарском коше, он пришел к выводу, что сведения о количестве казаков и татар явно преувеличены. По его прикидке силы Хмельницкого (без обозной обслуги) включали примерно сто тысяч человек, а хана — около шестидесяти тысяч. Впрочем, даже при всем этом их соотношение составляло примерно один к 15 или даже к 20, так как численность польского войска не превышала 9 -10 тысяч человек, не считая челяди и обозной обслуги, которой было раза в три больше.
Но вот постепенно костры стали гаснуть, все понемногу смолкло вокруг. И в Збараже, и в казацком таборе, и в татарском коше воцарилась тишина, лишь изредка прерываемая окриками часовых. И поляки, и все несметное татарско — казацкое воинство погрузились в глубокий сон.
Глава девятая
Штурм Збаража
Польские региментари ожидали, что штурм Збаража начнется на рассвете. Действительно, с первыми проблесками зари чернь, казаки, татары, стали заполнять все необъятное пространство перед позициями польских войск и лишь тогда поляки воочию убедились, какая несметная сила вышла на бой с ними. Это не был еще настоящий штурм, казацкие полки только выводились на исходные рубежи, откуда, повинуясь взмаху гетманской булавы, должны будут, подобно смерчу, обрушиться на позиции поляков. Бесчисленная казацкая конница волновалась позади пехотных полков, словно высокая трава на ветру, еще дальше темной тучей вплоть до самого горизонта нависли татары.
С первыми солнечными лучами артиллерия Хмельницкого открыла огонь по польскому стану. Теперь, после его сужения, в центре нового построении оказались хоругви Фирлея и скрытые за ними орудия. Ядра казацких пушек градом сыпались на польский стан, польская артиллерия отвечала не менее интенсивным огнем своих орудий. Однако, артиллерийская дуэль продолжалась недолго и не принесла особых результатов. Тогда по взмаху гетманской булавы начался штурм. Поляки успели окружить валы глубоким рвом с эскарпами и вот в него первыми, демонстрируя глубокое презрение к смерти, ринулись полуголые запорожцы с дымящимися люльками в зубах и с кривулями в руках. За ними быстрым шагом стройными рядами двинулись три тысячи казаков старейшего Переяславского полка во главе с Федором Лободой, уманцы, которых вел удалой наказной полковник Степан Байбуза, Черкасский полк Яся Воронченка, Корсунский полк, предводительствуемый лихим красавцем Морозенко, освободителем Волыни, могучий двадцатитысячный полк Данилы Нечая, брацлавского полковника. Сколько их еще шло в первых рядах, подпираемых сзади казаками остальных полков, конницей и татарами было известно, пожалуй, одному лишь запорожскому гетману, который сам мчался в бой в огне и дыму, впереди своих полков, но зорко следил за всем тем, что происходит в его войске.
А сколько их пало, не добежав до рва, скошенных почти в упор пушечными ядрами и ружейным огнем не знает никто. Лишь седые бандуристы позднее воспоют славу их подвигу в своих думах. Но тысячи остальных дошли до рва, уже заполненного телами погибших товарищей, в упоении боем не замечая ран и крови, покрывших их полуобнаженные тела, и стали взбираться на валы. Сюда стремились все атакующие, так как в этой мертвой зоне они были недосягаемы для пушек, изрыгавших огонь по дальним шеренгам. Но здесь щтурмующих встретила усеявшая вершину вала немецкая пехота и драгуны, выкашивая их ряды почти в упор ружейным огнем. Тем не менее, те все в крови и черном пороховом дыму снова и снова накатывались на польские укрепления, стремясь взобраться на валы, прорваться к канонирам и искрошить их своими кривулями. И вновь, и вновь их отбрасывал назад ружейный огонь драгун и немецкой пехоты, но иного пути, как продолжать наступать, у штурмующих не было, так как сзади их подпирали новые толпы казаков и татар. Все смешалось в этой дьявольской мясорубке, валы сплошь были залиты кровью, ноги нападавших скользили по липкой кровавой грязи, но они все равно рвались вперед. Наконец, передним рядам удалось взобраться на вершину валов и в ход пошло холодное оружие. Атакующие уже не надеялись сохранить свои жизни, главное было дотянуться до противника и нанести ему удар саблей или ножом, а то и голыми руками или впиться в горло зубами. Многие так и умирали с оскаленными зубами, с залитыми кровью лицами, ничего не видя вокруг в свой последний смертный час. Накал боя был настолько страшным, что напротив вала, опоясывающего польский лагерь, вырос вал из тел погибших, но ни гетман, ни хан прекращать штурм не собирались. Наоборот, хотя запорожцы полегли почти все, переяславский полк большей частью также лежал возле вала, а брацлавский и уманский
