— Иди походи, — кинул художник, добавляя оттенков волнам на своем графическом планшете. — Я тебя здесь не заставлял сидеть, заметь. Иди, послушай там музыки, или чем ты занимаешься, когда не придумываешь приключений на свою голову…
— Одному здесь заниматься нечем.
— Вот ведь упертый Овен, — вздохнул Аполлонский. — Где ж твой вечный запал. Я бы послал тебя к старому китайцу, но ему сегодня дурно. Хотя, иди, поговори с Брамбеусом, раз тебе так уж скучно.
Грецион поежился.
— Чай не водка, много не выпьешь, — выпалил он. — Брамбеус тоже.
— Тогда у тебя остается два варианта. Сидеть и наслаждаться рождением шедевра живописи или пойти гулять в одиночестве и не насладиться шедев…
Художник недоговорил, потому что профессор резко встал.
— Так и знал! — хмыкнул Федор Семенович. — Ничего ты не смыслишь в шедеврах, голова твоя антинаучная! Ну ничего, вот когда я помру и меня признают гением, вот тогда…
Вышагивающий по палубе Психовский, не оборачиваясь, засмеялся — Аполлонский продержался недолго и тоже разразился смехом.
Грецион ходил по палубе, скучал и правда думал, чем бы заняться — занятие нашлось само собой, когда профессор вновь заметил уже почти окончательно потускневшие следы на палубе. На этот раз легкие отпечатки, будто из лунного света, имели какую-никакую, но траекторию — и Грецион не был бы собой, если в порыве бесконечного интереса к любой подвернувшейся вещи не решил бы последовать за следами. К тому же, это был отличный способ разузнать, насколько все-таки эти тончайшие мокрые отпечатки на палубе реальны, потому что еще ночью они казались лишь зудящим помутнением пьяного рассудка, жужжанием расстроенной ментальной дрели, а тут оказалось, что другие их тоже видели, а теперь они так рядом, при свете дня, который обманывает намного реже ночного мрака.
Короче говоря, Грецион пошел по следу — вроде бы медленно и нерасторопно, с опаской, но с каждым шагом профессор ускорялся, задор разгорался в нем все сильнее.
Минув пару поворотов и лестницу, Психовский спустился в трюм, где тонкие водянистые отпечатки ног обрывались около одной из стен.
Грецион почему-то такому развитию событий ни чуть не удивился, ведь таинственным следам из неоткуда свойственно упираться в никуда, но для уверенности, профессор, уняться которому в этом оттиске было почти невозможно, решил пощупать холодную металлическую стена трюма. За ней, по его соображениям, должно было находиться машинное отделение — или хотя бы спуск в него.
Сперва профессор схватился рукой за разболевшуюся голову, которая начала покалывать еще во время спуска, но здесь боль достигла точки невозврата.
Психовский потер переносицу и, морщась, все же коснулся стены — вот тогда в голову словно метнули стеклянное копье, расколовшееся на кровоточащие осколки, и сознание словно треснуло. Грециону опять поплохело, во рту появился какой-то странный привкус, а перед глазами заплясали пятна и странные образы, которых он — существующий здесь и сейчас — никогда не видел: аметисты, татуированные языки, древние камни, огромные пальмовые листья, странные одежды…
Профессор отскочил от стены и грохнулся на колени. Приступ боли затух, но на смену ему пришла противная тошнота, с завидной редкостью беспокоившая в последнее время, особенно после дежавю.
Профессор откашлялся и еле-еле поднялся на палубу, где ему заметно полегчало. Глубоко подышав, придя в себя и заметив, что Аполлонский все еще возится с картиной, Грецион решил пройтись — свежий воздух всегда оказывался лучшим лекарством от всего на свете.
— Нет, ну это никуда не годится, — проговорил он про себя. — Надо привести себя в порядок, а то ты скоро совсем развалишься, старый жигуль.
Новое занятие для не унимающегося в этом оттиске Психовского весьма быстро нашлось, а скуку как рукой сняло, когда профессор увидел вдалеке новый объект интереса.
За небольшим заборчиком, который перемахнуть — как нечего делать, стояло натуральное джакузи — вода в нем уже пузырилась. Такие обычно помещают в самых роскошных каютах, и вроде бы пользоваться им может только тот, кто живет там, но, опять же, перемахнуть забор…
— Конечно, перемахнуть забор, но сперва притащить сюда Аполлонского, — подумал Грецион, уже более-менее придя в себя, на реактивной скорости вернувшись к художнику и неведомо как заставив того встать с места, ссылаясь на что-то «очень интересное».
— Если это не очаровательная дама, не остатки древней цивилизации, не черный маг и не дракон в подсобке, я буду очень разочарован, — предупредил Федор Семеныч профессора, пока тот буквально тащил его к месту будущего преступления.
Они дошли быстро — Грецион изложил план, пока художник взирал на джакузи.
— Знаешь, вот вроде это обычное джакузи, жалко, конечно, не дракон и все прочее, но я не особо разочарован, — игнорируя слова Психовского, сказал Федор Семеныч. — А, что ты там говоришь?
Грецион специально что-то проворчал — чтобы Аполлонскому жизнь медом не казалась — и повторил свой план.
— То есть ты предлагаешь рвануть в чужой джакузи без разрешения, пока там никого нет?
— Да, — ехидно улыбнулся профессор. — Может, там вообще никого нет. Если тебе страшно, хотя бы ножки помочить.
— Ты сумасшедший, — с этими словами художник зашагал к заборчику вокруг джакузи. — И где бы мы были без твоего сумасшествия.
Психовский улыбнулся так, что лицо чуть не треснуло.
— Оправдываю фамилию, — пошутил он и, обогнав друга, перемахнул через заборчик, встав у края джакузи.
Профессор посмотрел на свое по чудному искаженное отражение в булькающей воде, собравшись закатать розовую штанину, но не заметил подкравшегося сзади Аполлонского, который резко толкнул Грециона — Психовский свалился прямиком в джакузи, даже не раздевшись.
— И кто бы что говорил о сумасшествии! — энергично покрутив головой и протерев лицо руками, засмеялся профессор. Потом он решил распушить намокшую бороду.
— Эм, Грецион, — задрожал вдруг сзади словно сдувшийся голос художника. — Лучше-ка вылезай.
— Так, что-то я не понял тебя…
— Подними глаза.
Профессор вновь протер лицо и поднял голову — в проеме, что вел внутрь каюты, торчало дуло ружья, направленное вперед. Оно словно висело в воздухе — за ним ничего видно не было.
— На счет три, — среагировал Грецион, готовясь к марш-броску. — Раз, два…
— Три! — крикнуло ружье, окончательно высунувшись на свет божий — за оружием показался грохочущий смехом барон Брамбеус.
Психовский, не успевший полностью вылезти из джакузи, вновь свалился в воду. Аполлонский тяжело задышал.
— Да, вот вы и напугались! — сквозь смех, который можно было использовать вместо комбайна, выдавил барон. — Простите мне такой фарс, но я не смог удержаться.
