Книга Какие большие зубки - Роуз Сабо

Я долго ждала в одиночестве в коридоре, дрожа. И тут поднялся шум: крики, плач, вой… смех? Шум захлестнул меня, словно волной, заполнил весь дом, отражаясь эхом в каждом тихом уголке и возвращаясь ко мне. И тогда я побежала – вниз по огромной парадной лестнице и на улицу.

Стояло раннее утро, над головой серело тяжелое небо, и я мигом продрогла до самых костей. Я держалась ближе к дому, пока не оказалась возле сада. Оранжерея возвышалась на его дальнем конце, но ее стекла так запотели, что вряд ли кто-то внутри мог меня видеть. И все же я старалась быть незаметнее, пока не добралась до расшатанной лестницы, ведущей вниз, к воде. Пока я спускалась, ступени ходили подо мной ходуном. Оказавшись на берегу, я позволила себе вздохнуть полной грудью.

Красное зарево рассвета еще только начинало разгораться над горизонтом, тонкой линией отделяя темную воду от темного неба. С моря порывами дул ветер, орошая все вокруг солеными брызгами. Я села на песок, прислонилась спиной к скале, уютно устроившись между двумя большими камнями, и смотрела на воду. Море омывало берег огромными сине-зелеными волнами.

Я рыдала, и вода услужливо заглушала мои всхлипы. Все случилось так быстро. Долгое время я ни о чем не думала, ничего не чувствовала, а просто плакала, словно пытаясь напоить слезами море.

Этим ранним утром волны были темными, и слои воды принимали странные цвета и формы прямо у поверхности. Это напомнило мне ту карту. Что там такое было нарисовано? И даже в тусклом свете оранжереи – я готова была поклясться – я видела, как изображение двигалось. Предзнаменование чего-то плохого. Настолько плохого, что бабушка Персефона, увидев это, умерла, попытавшись сначала предостеречь меня. Что она сказала? Не впускать в дом посторонних? И что пугало еще сильнее: «Заставь их тебя слушаться». А теперь они все собрались вместе, а я убежала. Что они подумают? Может, решат, что я что-то сделала с бабушкой. Не то чтобы я была на это способна. Я была не такой, как они – сильные, крепкие. Я – это всего лишь я. Просто Элеанор, которая должна теперь оберегать всю семью.

Эта мысль заставила меня наконец встать. Пока я поднималась на ноги, порыв ветра с моря ударил мне в лицо, и я задрожала. Оказывается, я выбежала из дома босиком, и теперь мои ноги были чуть ли не синими от холода, хоть я ничего не чувствовала.

Я стала неуклюже взбираться по лестнице. Мои ступни так онемели, что несколько раз я чуть не поскользнулась. Поднявшись, я уставилась на заднюю дверь в оранжерею и прислушалась к шуму, который чуть раньше заставил меня сбежать. Тот шум прекратился, но изнутри доносились негромкие голоса. Я взяла себя в руки и распахнула дверь.

Все столпились вокруг застывшего тела бабушки Персефоны, но никто так и не опустил ей веки и не разжал пальцы, которыми она сжимала другую свою руку, поэтому она по-прежнему выглядела так, будто чем-то встревожена и напугана. Маргарет была без сознания, а Рис лежал, наполовину накрыв мать своим телом, и выл. Отец отошел в дальний угол, а мама в халате, с подола которого стекала вода, сидела на полу рядом с ним и уговаривала подойти ближе. Дедушка Миклош лежал, свернувшись в клубок, ухватившись зубами за подол бабушкиного платья. А Лума сидела на полу со скрещенными ногами, на которых лежала бабушкина голова, и заплетала ей волосы. Она единственная подняла на меня взгляд, когда я вошла.

– Где ты была? – спросила она.

– Мне нужно было подумать, – сказала я. Бабушка Персефона смотрела на меня мертвыми глазами. – Ты можешь закрыть ей глаза?

– Они обратно открываются, – сказала Лума. – Мы уж и пытаться перестали.

– Ну, что теперь будем делать? – спросила я.

– Надо раздобыть досок и сколотить гроб, – сказала мама. – А потом закопаем ее. Через пару-тройку дней.

– А до тех пор что с ней делать? – спросила я.

– И чему тебя только учили в школе? – Лума вздохнула. – Надо обмыть тело, конечно. – Отец побледнел, а дедушка Миклош завыл так, что у меня кровь застыла в жилах. – Тело положим в прачечной, там темно и прохладно, так что оно не сразу начнет разлагаться, а потом, когда дедушка позволит, мы ее зароем.

– А как же похороны?

Этот вопрос озадачил Луму.

– Как в книжках? Не глупи.

Она встала, и заплетенная голова бабушки Персефоны соскользнула на пол оранжереи, ударившись о него с тошнотворным звуком.

– Ладно, хватит тут сидеть, – сказала Лума. – Рис, папа, помогите мне, пожалуйста. Мама, нам надо показать Элеанор, как это делается. Мы уже помогали бабушке делать это со стариками. – Последнее было адресовано мне. – Все не так плохо, просто надо привыкнуть.

Я обратила внимание, что папа ее послушался. Он выбрался из своего угла и вместе с дедушкой Миклошем поднял тело бабушки Персефоны с пола и понес в дом. Лума поспешила следом за ними. Мама подползла ко мне, ухватилась за кресло и при помощи него встала на ноги.

– Ты в порядке? – спросила она, когда мы остались одни.

– Да, – ответила я, стараясь не присматриваться к ее лицу.

– Что случилось? – спросила она. – Знаешь… я никому не расскажу. Только если ты сама захочешь.

– Она гадала на мою судьбу, – сказала я. – И увидела что-то, что ее напугало. А потом она… – Я задумалась, как бы это сказать, чтобы не прозвучало совсем уж безумно. – Сказала мне, что хочет, чтобы я приглядывала за домом и оберегала его. А потом она умерла.