Отец Анатолия Медвецкого, поляк, стал жертвой так называемой «польской операции» НКВД, проведенной во время Большого террора. Значительная часть советских поляков, проживавших на территории СССР, была необоснованно обвинена в шпионаже в пользу Польши. Эта операция стала одной из «национальных операций», в результате которых было репрессировано более 335 тысяч человек. Все операции тщательно планировались и осуществлялись централизованно на основании решений Политбюро под непосредственным руководством И. В. Сталина. Всего в 1937–1938 годах органами НКВД было проведено более десятка «национальных операций» против поляков, немцев, румын, латышей, эстонцев, финнов, греков и других народов. «Польская операция» стала самой первой и самой крупной по числу жертв. 11 августа 1937 года нарком внутренних дел СССР Н. И. Ежов подписал оперативный приказ «О ликвидации польских диверсионно-шпионских групп и организаций ПОВ [Польской военной организации]», который вместе с закрытым письмом «О фашистско-повстанческой, шпионской, диверсионной, пораженческой и террористической деятельности польской разведки в СССР» был разослан во все местные органы НКВД. Под угрозой репрессий оказалось все польское население СССР. Приказ создавал особый внесудебный орган — «двойку» (Комиссия НКВД и Прокурора СССР). В регионах создавались местные комиссии в составе начальника регионального управления НКВД и местного прокурора (своеобразная региональная «двойка»), которые каждые десять дней составляли списки обвиняемых с кратким изложением сути обвинения, так называемые «альбомы». «Альбомы» отправлялись в Москву, где окончательное решение принималось наркомом внутренних дел СССР и Прокурором СССР или их заместителями. Такой порядок осуждения стал именоваться «альбомным». В репрессивной кампании были также задействованы Особое совещание при НКВД СССР и военные трибуналы. Всего по «польской операции» было осуждено 139 815 человек, из которых 111 071 были приговорены к расстрелу. Особенно сильно репрессивная кампания затронула места компактного проживания поляков: Каменец-Подольскую, Житомирскую и Винницкую области Украины.
ИННА ЖЕЛЕЗОВСКАЯ
Инна Железовская с родителями, 1932 год
Интервью записано 29 декабря 2016 года.
Режиссеры Ирина Бузина и Вероника Соловьева.
Оператор Наталья Макарова.
Железовская Инна Борисовна родилась в 1930 году в Москве. Ее отец Борис Иванович Железовский служил в Красной армии, затем учился на чертежных и бухгалтерских курсах в Москве. Работал в Очаковском трамвайном депо им. Апакова, позже — на кондитерской фабрике «Красный Октябрь». Мать — Железовская Любовь Ефимовна (урожденная Гранат) — окончила консерваторию, была музыкальным работником в детском саду. 29 апреля 1938 года Бориса Ивановича арестовали на основании доноса. Особым совещанием при НКВД его приговорили к восьми годам ИТЛ по ст. 58–10 УК РСФСР. Наказание отбывал в Коми АССР (Локчимлаг, Устьвымлаг). Находясь в заключении, вел активную переписку с женой и дочерью, участвовал в ее воспитании. Умер от болезни и истощения в апреле 1943 года, не дожив трех лет до окончания срока, в поселке Вожаель. В 1948 году по совету своей матери Инна Борисовна поступила в медицинский институт — начиналась очередная волна репрессий, и было принято решение выбрать ту профессию, которая может пригодиться в лагере. Борис Иванович Железовский реабилитирован в 1989 году.
«Я, может быть, скоро приеду»
Мои родители поженились в 1927 году. Я родилась через три года в знаменитом роддоме Грауэрмана. Мама — выпускница консерватории, работала в детском саду музыкальным педагогом. Папа выучился сначала на чертежника, а потом и на бухгалтера. Из-за болезни сердца (у него был ревматизм, порок сердца) он выбрал себе такие специальности. Служил в трамвайном депо, а потом на кондитерской фабрике «Красный Октябрь», бухгалтером. Хотя я была единственным ребенком в семье, жили очень тяжело, у родителей были маленькие зарплаты. Все что можно — фамильное серебро, какие-то серебряные ложки — я «съедала», все относилось в Торгсин[26]. Когда папа стал работать на «Красном Октябре», жизнь начала налаживаться, у нас даже появилась домработница, которая помогала по хозяйству. Это были предпоследние годы перед его арестом. Я помню, когда были праздники, сотрудникам выдавали коробки, в которых лежал всякий лом: куски шоколада, какие-то некондиционные конфеты. Папа приносил это домой, было очень вкусно! Иногда приносил какие-то, по-видимому, бракованные игрушечки с леденцами внутри.
У папы были золотые руки, он делал по дому все. Говорят, даже шил мне одежду, валеночки мастерил — я же родилась в голодное время. Он был большой аккуратист. Я думаю, у него было немножко немецкой крови, Ich liebe Ordnung[27]. И эти качества мне передались по наследству. Я совершенно не выношу, когда нарушается порядок. Папина мать была какого-то непростого рода, и когда я шкодила, мама мне строго говорила: «О, Инесса-баронесса!»
Папа был теплый, нежный, любил со мной гулять, играть. Обучал меня шахматам. Почему-то запомнилось, как мы проводили время за городом. Дело в том, что раньше детские сады на лето выезжали на дачи, на природу. Мама как сотрудник отправлялась туда вместе со мной. Нас навещал папа. Он учил меня плавать, а еще я садилась на него верхом, и мы плавали вместе. Это было для меня такой радостью! Мы очень любили Новый год. Мама рассказывала, как они праздновали у себя в детском саду, как ребята танцевали, пели, какие у них были костюмы. Я с мамой тоже разучивала детсадовские песни, меня учили играть на пианино, и мы обязательно устраивали елку дома. К нам любили приходить гости, атмосфера в семье была замечательной. Мама играла на пианино, а папа очень хорошо пел, у него был прекрасный голос. Самой любимой у него была итальянская песня «Скажите, девушки, подружке вашей, что я ночей не сплю, о ней мечтаю»[28]. Я, когда ее слышу, всегда начинаю плакать, папу вспоминаю. На фотографиях 1937 года — душевные застолья, накрытый скатертью стол, хорошая посуда, еда самая простая, но все очень аппетитно и притягательно. Такая была благополучная семья. Наш дом посещали с удовольствием, но когда папу забрали, некоторые прекратили всякое общение, как от чумы бегали.
