Взявшись за ручку двери, разделяющей его с самым родным человеком на свете, Марк Дмитриевич немного помедлил, будто догадываясь, что за порогом гримерки предстоит ему встретиться не только с матерью…
«Странное ощущение. Я обречен на то, чтобы видеть, а не смотреть, слышать, а не слушать, знать, а не предчувствовать. Природа наделила меня чем-то вроде сканирующего устройства, и теперь я слишком много знаю о сути человеческой. Вчера один банкир, закрепивший за собой славу гурмана и немалого эстета, рассказывал о крошечном озерце на собственном острове где-то посреди океана. В озере том он велел поселить семь диковинных рыбок – семь живых букв, образующих имя его дорогой супруги. Венчал же эту трепещущую анаграмму самый главный по редкости и цене экземпляр – пантодон, а попросту, рыба-мотылек. Но, слушая подогретые грогом откровения, я представил не озеро с крылатой рыбкой, грациозно взлетающей над водой в свете луны, не прекрасную женщину, что вышла из дома посекретничать с ночным океаном, не белоснежную магнолию в ее волосах. Мне ясно увиделось, как по извилистому горному серпантину, по краю бездны, движется, выхватывая фарами узкие промежутки густой южной ночи и заглушая моторами тревожную песнь цикад, верный своему смертоносному маршруту, караван с оружием.
Вот оно, остающееся после огня красивых речей… Вот где скрыт ответ на вопросы, которые страшно задавать даже наедине с собой…»
«Странно, – Марк вновь как бы прислушался к самому себе. – Последнее время рассуждаю так подробно, точно хочу поделиться с кем-то».
– Мама! – негромко произнес он с необычной для себя растерянностью, первым же взглядом «сняв» с материнского лица искусно нанесенные пласты профессиональной косметики и с горечью ощутив, как еще больше отдалилась от него мать за прошедшие месяцы. – Мама, я пришел.
– Марк! – Женщина сделала инстинктивное движение навстречу, но так и не обняла стоящего перед ней сына, лишь коснулась пальцами его плеча. – Входи, входи… Посмотреть останешься?
Марк не планировал оставаться. Ему с некоторых пор наскучило заглядывать под маски – и в театре, и в жизни.
– Ты же знаешь, дела. Я зашел только… – он не договорил, внезапно увидев в углу гримерной худенькую девушку почти ребенка – с огромными глазами, смотревшую на него не моргая.
– Да это Кира, Кирочка Морозова! – объяснила Диана Петровна, перехватив настороженный взгляд сына. – Мечтает служить Мельпомене. «Вот розмарин, он для воспоминаний. Прошу вас, милый, помните, А вот цвет троицын – для дум…» Помнишь? Маленькая Офелия просто бредит сценой.
«Какие у нее глаза – распахнутые! – подумал Марк, внимательно изучая девушку. Поединок их взглядов продолжался. – А плечи совсем по-детски вздрагивают, будто я уже дотрагиваюсь до них».
Марк вдруг вспомнил что-то давно забытое и очень-очень родное. Впервые за всю жизнь ему захотелось совершенно незнакомому человеку сказать нечто искреннее, сокровенное. Ему, Марку Краснову, хладнокровному аналитику, всегда за счет неразговорчивости приумножающему личный золотой фонд, захотелось говорить и быть понятым, все равно как если бы он в одно мгновение излечился от немоты.
– Нездешнее у вас имя, – сказал Марк и мысленно улыбнулся. – Сказочное, как и вы сами.
Кира смутилась. Она перевела удивленный взор на не менее удивленную актрису, потом вновь – уже строго – посмотрела на Марка, но не произнесла ни слова в ответ.
– Кирочка у нас умница. Все спектакли смотрит, на репетиции беру ее потихоньку, – включилась Диана Петровна, чтобы разрядить паузу. – Вот и мне теперь настало время делиться опытом, – вздохнула она. – Хорошо, когда есть с кем.
– Хорошо, когда есть, – согласился Марк, однако интонация его голоса, мягкая, неподдельная, не подлежащая эмоциональной цензуре интонация, выразила нечто гораздо большее. – Кира, я вас… Я не мог видеть вас раньше?
Не дожидаясь ответа, вроде бы как даже и не надеясь на него, он вновь спросил, глядя на Киру:
– Вы знаете Лоренцо Бернини? Возрождение. Италия. Потрясающая скульптурная пластика. Я покажу вам после… Если интересно… Какие странные камни у вас на шее, никогда таких не видел. Но они идут вам. А вы видели «Каменного гостя»? У меня, говорят, сердце каменное, представляете? Может, и так. Но знаете – я только вас сегодня увидел, и оно заколотилось. Камень тоже раз в тысячу лет оживает.
Марк говорил, чувствуя всю банальность и пошлость своих слов и ужасаясь ей. Но бледное лицо Киры дрогнуло. Она вся встрепенулась и подалась в сторону Марка, точно обрадовавшись, что его сердце – живое.
В тот же миг резкий продолжительный звонок возымел явное намерение расставить все по своим местам.
Далее Марк и впрямь действовал как во сне. Он решительно встал и подошел к девушке настолько близко, что смог различить, как пульсирует голубая жилка на ее шее. Великая потаенная сила открылась перед ним в полупрозрачных, слишком тонких руках, в жалобно вздымающейся груди, в хрупких угловатых плечиках.
– Я был бы счастлив услышать ваш голос. Здесь телефоны и адрес. В любое время. Всегда.
…Когда Марк ушел, Кира бросилась к Диане Петровне с расспросами. Но та отвечала лишь одно: «После спектакля, деточка, после спектакля».
И вот еврипидовская «Медея», переосмысленная, обновленная, вполне современная «Медея», правда, не на колеснице, запряженной драконами, а на светящемся всеми фарами джипе, промчалась по сцене. Вместо монологов и реплик Кира слышала негромкий, зато столь убедительный голос Марка, а ее кулачок сжимал и разжимал серую визитную карточку, на которой не было ничего лишнего, только необходимые цифры и надпись: Марк Дмитриевич Краснов. Президент нефтяной компании «МИНОС».
Аид
С некоторых пор нефтяной бизнес перестал интересовать Марка Дмитриевича Краснова в плане, как говорил Харон, «достижения денег». В очередной раз подписывая соглашения с партнерами или досрочно (из надежных, тщательно проверенных и опробованных источников) узнавая о том, что именно его компания победит в предстоящем залоговом аукционе, Марк Дмитриевич все чаще забывал испытывать чувство гордости. Он гордился другим. Точнее, он ставил перед собой сверхзадачу иного, запредельно сложного уровня и был по-настоящему рад лишь в те моменты, когда осознавал, что справляется с ней.
«Глупцы стремятся изменить мир, не понимая, что мир сам по себе бесконечно изменчив. Перемены к лучшему? Но кто знает, что лучше, а что… «Старики управляют миром, а вот сладить со сном не могут…» Вчера я был способен моделировать только свой завтрашний день. А сегодня способен – завтрашний день страны».
Последнее время Марк часто повторял про себя одно и то же слово: влияние. Когда он рассчитывал отдаленные последствия сложного финансового хода, для него самым важным было, в какой степени этот ход повлияет на общую атмосферу в стране и насколько все это увеличит его собственный удельный вес. Внимательно следил он за буйством торгов на бирже, зная, что биржевые страсти подчинены его воле; ему нравилось прислушиваться, как сильные люди мира сего, ставшие чуть слабее на следующее утро после новой блестяще проведенной комбинации «МИНОСА», здороваются с ним – осторожно, тихо, зависимо; он включал поздно вечером телевизор, он это делал всегда не глядя и с легким пренебрежением, и о чем бы ни говорила сладкоголосая ведущая политических новостей – о партийных разборках, о коррупции в высших да и в низших эшелонах, о выборах, – ко всему этому в большей или меньшей степени была приложена его рука.
