Утречком эта малоприятная и кровавая история легла на стол Кленову. Собственно, разбираться особенно не пришлось: двойное убийство совершено на глазах у трех десятков свидетелей, имеется и мотив, вечный, как мир – ревность. Бармен слышал судьбоносный разговор, состоявшийся между покойным Гильяновым и упокоенной им Оксаночкой. Видел бармен и то, как Сережа удалился общаться с Менделеем, как вернулся после долгого отсутствия и как выразил новообразовавшейся парочке свое недовольство.
И все было бы совсем понятно, если бы не характеристика господина Гильянова, данная ему знакомыми, присутствовавшими на той же кровавой вечеринке. По их словам, господин Гильянов нравом был сущий цветочек, а уж чтобы голову голыми руками свернуть… В нетрезвом виде – а потреблял он исключительно пиво, – также был кроток и тих.
Так что смущал теперь Кленова только контакт Гильянова с Менделеем, состоявшийся перед кровавой разборкой. Даже самому захудалому ежу из питерского реденького лесочка понятно – продал драгдилер безобидному редактору дрянь, которая и стимулировала столь неожиданную агрессию. Какую именно дрянь – выяснит судмедэксперт Рома, а до тех пор Менделея однозначно следовало прихватить. Хватит, погулял на свободе.
Кленов тоже не вчера родился и справедливо полагал, что в одночасье взять зарвавшегося торговца не удастся. Тот – калач тертый, воробей стреляный, и уж наверняка наркотики не хранит на кухонной полке в банке для муки. Можно взять ордер на обыск, но вряд ли из этого что-нибудь выйдет. Менделея следует пасти, пасти старательно и долго, только тогда будет результат. Менее щепетильные коллеги Евгения Эдуардовича не смутились бы, придя к Менделею с обыском, просто-напросто подкинуть ему пару щепоток… Вор должен сидеть в тюрьме, цель оправдывает средства. Но Кленов к ордену иезуитов не принадлежал и поступать подобным образом не хотел.
За всеми делами и размышлениями Евгений Эдуардович как-то подзабыл о преступной туберозе Кире Морозовой. Подзабыл и о том, что Александра Леонидовна вроде бы обещала позвонить ему после того, как побеседует с красавицей-океанидой.
Теперь вот припомнил, обнаружив у себя неизвестно зачем прихваченный из дома Морозовых флакон духов. Необычный флакон, что и говорить. Крышечка у него – девочка в окружении цветущих ветвей – явно сделана из серебра. И серебряная же пластинка впаяна в дно флакона. Духи назывались «Кира». А фирма, создавшая сей шедевр, скрывалась под загадочной аббревиатурой «МАРК». Ничего ни о духах, не о фирме Кленов раньше не слышал, поскольку специалистом в области парфюмерии не являлся. Однако нечто в этих духах, в самом факте их существования Евгению Эдуардовичу мерещилось интригующее и загадочное.
Ни объяснить себе этого чувства, ни избавиться от него Кленов так и не смог, поэтому решил навестить бывшую супругу (не столько ее, сколько сына-охламона) и спросить – не знает ли она про эти духи чего-нибудь интересного? А если и она не знает – поискать в Интернете.
Компьютер у Кленова был старенький, модем – очень старенький. И то, и другое досталось от чада.
– Мама купила мне новый, а этот можешь забрать себе, – кинул ему как-то во время одного из нечастых посещений Вадик.
Кленов не оскорбился. В конце концов, старый компьютер купил пацану он сам, на всем выгадывал, даже курить бросил – думал, на пару месяцев, оказалось – навсегда. И забрал умный ящик. И даже полюбил виртуальные просторы Интернета, немного стесняясь этой своей слабости. Вот и теперь он решил «пробить» загадочную фирму «МАРК» и узнать побольше о ее деятельности.
Глава 7
Аид
В детстве для совсем крошечного еще Марка – Марка Твена, как тогда называли его взрослые, имея в виду феноменальные умственные способности ребенка, – великим праздником было, если маме удавалось вдруг выкроить из череды нескончаемых театральных будней свободный денек, чтобы провести его с сыном. Они могли часами гулять по летним паркам, вдыхая радужную взвесь из водной фонтанной пыли и цветочной пыльцы. Осенью отправлялись на прогулку по Невскому, с непременным заходом в излюбленную кондитерскую. Зимой читали друг другу вслух любимые книги, уединившись в каком-нибудь уютном уголке старого дома.
Мальчик выучился читать очень рано. Как-то на зимние праздники родители пригласили гостей – люди собрались все уважаемые и серьезные. Из кухни в гостиную и обратно сновала, ловко удерживая блюда, всегда улыбчивая домработница Нюша. Мишурой шептала елка, напоминающая женщину в зеленом платье со сверкающими бусами.
«Прочитай стишок, деточка!» – попросил Марка один из гостей, смешной толстяк с двойным подбородком. «Просим, просим!» – поддержали толстяка остальные. Шестилетний Марк выбрался из-за слишком высокого для его роста стола, быстро нашел глазами родителей (те одобрительно кивнули) и, не по-детски собранно следуя за бешеным ритмом стихов, начал из Жуковского:
До рассвета поднявшись, коня оседлал
Знаменитый Смальгольмский барон;
И без отдыха гнал, меж утесов и скал,
Он коня, торопясь в Бротерстон.
Изумленные гости пораскрывали рты, а отец Марка откровенно гордился перед коллегами сыном, нараспев произнося не вполне понятное ребенку словосочетание:
в е л и к о е б у д у щ е е.
Аид и Кора
В тот вечер всего за несколько минут до премьеры спектакля перед Большим драматическим бесшумно затормозил недоступный для простого смертного (да и ненужный ему, если уж на то пошло) автомобиль. Когда, таинственно щелкнув, открылась дверца, первыми из разверзшегося полумрака показались глаза. Раскосые, внимательные, проницательные и проникающие глаза. Это был не просто охранник. Не рядовой телохранитель. И уж конечно, не безликий человек в штатском, без которого нынче не обходится ни один политик или бизнесмен, хоть кто-нибудь, кого есть за что убить.
Нет. В мягкие декабрьские сумерки, оглянувшись и быстро оценив ситуацию, всматривался настоящий китаец, в чьем имени непостижимым для европейцев образом сочеталось удивленное на выдохе «хо», чуть лукавое, вооруженное многовековой хитростью «ли», хранящее древний отзвук Великой китайской равнины «ро», тревожное и вместе с тем поэтически-нежное, будто из звукового параллельного мира взятое «йон». Впрочем, давно уже никто не называл его здесь по имени, да и мало кто мог бы это имя верно произнести. А он, в свою очередь, давно свыкся со своим странным прозвищем – Харон.
Вслед за китайцем, убедившись, что нет опасности, из машины вышел его хозяин и направился к служебному входу в театр.
Марк Дмитриевич Краснов очень много знал и очень мало говорил, полагая, что информация может быть гораздо ценнее денег и могущественнее власти. Удача улыбалась ему, но его тонкие бледные губы по-прежнему оставались крепко сжатыми, все равно как если бы за ними хранилась великая тайна – и вряд ли кто-нибудь мог похвастаться, что видел его взволнованным.
И даже сейчас, пробиваясь сквозь артистическую массовку к располагающейся в самом конце коридора гримерной своей матери, он не испытывал и тени волнения, хотя не виделся с матерью почти целых полгода.
