— Ошибаетесь. Если есть хотя бы одна возможность отомстить «процветающим», он ею воспользуется. Можете говорить с ним сколько угодно, но он не отступится. Будет пользоваться тем, что есть, при любой необходимости. Да еще и других заставит.
А заставлять было кого…
В отличие от самого Матэо, Жак с крайней неохотой поднялся на поверхность, чтобы попробовать обратиться. Весь путь до выхода из метро он мысленно проклинал Вайнштейна, который своим гребанным «перстом» указал именно на него.
Ну и что, что его организм якобы лояльнее воспримет какую—то идиотскую сыворотку — он всё равно рискует. Какая разница: в большей или меньшей степени? Риск — это все равно риск.
В какой—то момент Жаку безудержно захотелось сбежать. Атаковать этих чертовых полукровок, пока они этого не ожидают, и скрыться в тоннелях. Главное, нейтрализовать Кристофа, а остальные ему не противники. Вот только куда потом? На поверхность к роботам? Вот уж кто ждет его с распростертыми объятиями…
Взгляд француза скользнул по идущему рядом с ним Фостеру. Их обоих нередко сравнивали, преимущественно из—за трусости, которой они уже успели отличиться. Ни он, ни Эрик не были героями, которых принято воспевать в романах, но Жак и не стремился стать таковым. Он слишком хотел жить, чтобы подставлять свою шею за жизни и идеалы других людей. Петербург даже не был его городом. Но в то же время мужчина не мог не признать, что, быть может, именно из—за перемещения в Россию он все еще жив.
Наконец группа вышла на станцию метро «Сенная площадь». Трупы встретили их знакомым, холодящим душу молчанием, и с губ Жака сорвалось французское ругательство. Переступив через тело отравленной девочки, он хрипло произнес:
— Кажется, я скоро пополню их ряды…
— Оптимист из тебя никудышный, — Эрик криво усмехнулся, мысленно радуясь тому, что не его сейчас будут пичкать непонятной сывороткой. До сих пор Фостеру прекрасно удавалось избегать контакта с «эпинефрином», и он по—прежнему не горел желанием опробовать его на себе. Детство, проведенное в лаборатории, привило парню стойкую неприязнь ко всему, что можно было вобрать в шприц. К тому же Эрик не по наслышке знал, что случилось с Дмитрием, когда тот «перекололся» этим дерьмом. Лесков попросту вырубился, и, возможно, спал бы до сих пор, если бы не вмешательство Адэна.
На поверхности было еще темно, когда Жак принялся стягивать с себя ботинки, форменные штаны и куртку. Эта одежда должна была ему пригодиться для обратного пути, вот только француза это не успокаивало. Страх ледяными волнами захлестывал его сердце, заставляя биться быстрее. И, когда Дмитрий извлек из рюкзака подготовленный шприц, нервы мужчины не выдержали.
— Подождите! — воскликнул он, затравленно глядя на своих спутников. — Может, есть какой—то другой способ обратиться в кайрама? Что если реакция пройдет не так? Я не хочу умирать!
Услышав эти слова, Кристоф заметно занервничал. Он и так чувствовал себя без пяти минут убийцей, а слова Жака послужили для него очередным поводом усомниться в правильности происходящего.
— Дмитри, я думаю, он прав, — неуверенно произнес Шульц. — Колоть его этим препаратом как минимум негуманно. В ситуации с Адэном у тебя не было выбора. Но сейчас…
— Что за чушь! — прервал его Матэо. — Это война, а не пикет в защиту несчастных!
— Вот и они так говорят! — неожиданно вмешался Ханс. — Чем мы лучше «процветающих», если готовы насильно колоть людям опасную сыворотку? Если он не хочет, он не должен этого делать.
— Ты издеваешься надо мной, амиго? — угрожающе тихо поинтересовался испанец.
— Это ты издеваешься над невинным человеком. Привык жить по законам преступного мира и думаешь, что все так живут! Хочешь колоться этой сывороткой — колись сам, но не вынуждай делать это других.
В какой—то момент завязался жаркий спор, а затем взгляды присутствующих устремились на Лескова. До этого момента он не произнес ни слова, но в его энергетике уже ощущалось знакомое раздражение. Однако, прежде чем Дмитрий успел что—то произнести, Жак начал задыхаться. Его глаза расширились, словно он увидел собственную смерть, пальцы судорожно вцепились в лихтиновую ткань в районе груди.
— Что происходит? — в отчаянии вскричал Кристоф, в ужасе глядя на то, как француз хватает ртом воздух. Но уже через секунду все присутствующие поспешно начали отступать назад. Тело Жака менялось так стремительно, что вскоре вместо знакомого темноволосого мужчины присутствующие увидели перед собой темно—синего дракона.
— Это… Этого не может быть, — вырвалось у пораженного Ханса. Не веря своим глазам он смотрел на величественное создание с огромными перепончатыми крыльями. Дракон, явно сам не ожидавший своего внезапного преображения, осторожно пошевелился, привыкая к своему новому телу.
— Разве можно обратиться без сыворотки? — в голосе Матэо тоже слышалась растерянность. — Нельзя же испугаться настолько, что…
В этот момент испанец прервался. Обернувшись на Лескова, он заметил, что в руке русского шприца уже нет. Зато есть у Фостера.
В пылу спора наемник принял решение самостоятельно. Болтовня о «гуманности» в последнее время начала его немало раздражать. И, когда эта тема возникла в столь неподходящий момент, Эрик применил свои способности делаться незначительным и попросту забрал шприц из рук своего «босса». Лесков ощутил лишь легкое прикосновение к своей ладони, но не обратил на это внимания.
— Я думал, они никогда не заткнутся, — вполголоса пояснил Фостер, возвращая Дмитрию использованный шприц. Лесков ограничился молчаливым кивком, посчитав, что за такое не благодарят, однако он был рад своевременному вмешательству американца.
— Ну, может, ты наконец полетаешь, амиго? — крикнул Матэо, обратившись к синему дракону. Жак явно все еще пребывал в растерянности, не веря тому, что сумел обратиться самостоятельно. Это ведь означало, что он совсем не полукровка, а настоящий. Но, шевельнув правой лапой, француз мигом сообразил, откуда взялась знакомая легкая боль, а затем ему вспомнилось ощущение укола.
«Сожрать тебя что ли, ублюдок?» — зло подумал Жак, отыскав глазами Фостера. Но затем голос Матэо вернул его к мысли о том, что его облик изменился. Тогда француз осторожно расправил крылья, чувствуя дыхание ветра под сводами перепонок, а, затем, подавшись какому—то неведомому инстинкту, с легкостью взмыл в небо.
Страха больше не было. Взглянув вниз, Жак не почувствовал ни ужаса высоты, ни даже тревоги, что может упасть и разбиться. Даже в новом обличье он в первую очередь оставался телекинетиком, силы которого к тому же заметно возросли. В какой—то момент француз обернулся вокруг себя в воздухе и мысленно рассмеялся от того, насколько же это здорово. Даже зимний мороз отступил на второй план.
— Минуту назад скулил, а теперь вальс танцует, — усмехнулся Матэо, с тенью зависти наблюдая за драконом. — И в этом все французы. Была бы тут женщина, так вообще устроил бы целое шоу…
— Про испанцев тоже можно сказать, что они целыми днями танцуют, — улыбнулся Кристоф. Всё его напряжение, как рукой сняло, и ему захотелось пошутить. — Например, фламенко. В детстве я вечно путал слова «фламенко» и «фламинго».
