18
Я подписываю несколько бланков, и доктор Лэтэм проводит со мной серию психологических тестов: тест Векслера, Миннесотский многоаспектный личностный опросник, Опросник Хаэра для выявления психопатии. Она заставляет меня держать электроды в руках, а сама выводит изображения на экран: собаки, дети, облака, а потом внезапно – нож, порнография и снова облака.
Однако в основном мы разговариваем.
– Почему вы решили жить в Нью-Йорке, Клэр?
Я пожимаю плечами и парирую:
– Почему бы и нет?
Доктор Лэтэм проницательно смотрит на меня.
– Вы ведь были приемным ребенком, не так ли?
– Верно, – подтверждаю я, удивляясь, откуда она это знает.
– Вы хорошо ладили со своей приемной семьей?
– С семьями. Во множественном числе. Они не хотели, чтобы мы слишком привыкали к новому дому. Так что мой ответ: «Не слишком хорошо».
Доктор ждет, когда я продолжу говорить.
– Вот возьмем даже ту семью, в которой я провела больше всего времени, – наконец говорю я. – Джули и Гэри. Джули работала менеджером в службе здравоохранения. Гэри работал в отделе маркетинга. Со стороны они выглядели счастливой семьей… по крайней мере, когда рядом были социальные работники. Мне было лет одиннадцать, когда я поняла, что Джули и Гэри друг друга недолюбливают, но чересчур привязались друг к другу. Если они разведутся, то потеряют дополнительный бизнес – приемное родительство, десять тысяч фунтов на ребенка в год без учета налогов. Так они и боролись друг с другом, изображая, что в их семье все в порядке.
Я замолкаю.
– Продолжайте, – тихо говорит доктор Лэтэм.
– Примерно через год я впервые заметила, что Гэри смотрит на меня как-то по-другому. Если я сталкивалась с ним, выходя из ванной, он улыбался, как будто у нас был какой-то общий секрет. Однажды я порезала ногу и помню, как он проводил руками вверх и вниз по ней, чтобы посмотреть, насколько все плохо. Иногда он гладил меня по спине… Сначала мне это нравилось. Я имею в виду, это ведь лучше полного игнорирования, верно? Наконец-то у меня появилось что-то, что заставило его обратить на меня внимание – что-то, чего не было у его жены. Прошло некоторое время, прежде чем я поняла, о чем именно шла речь. Он никогда не совершал ничего противозаконного. Во всяком случае, ничего серьезного. Просто несколько раз лапал меня, когда я совершала ошибку – оставалась с ним наедине. Меня не удивило, когда Джули в конце концов его выгнала, и Гэри сбежал с женщиной с его работы.
Доктор Лэтэм кивает.
– А работа, которую вы проделывали для той юридической фирмы? Что вы чувствовали тогда? – спрашивает доктор, и я понимаю, что для нее это весьма важный вопрос.
Я делаю удивленное лицо:
– Это была дерьмовая работа, которая оплачивала мою аренду.
– И все, Клэр?
– Послушайте, – говорю я, немало раздраженная ее настойчивостью. – Эти женщины думали, что если я могу так легко обольстить их мужей, то они не стоят того, чтобы жить с ними, но реальность такова, что любой другой мужчина на их месте поступил бы так же. Таковы мужчины.
– Думаю, это довольно циничная точка зрения. Может, женщины просто хотели доверять своим партнерам?
– Тогда они и должны доверять им, не проверяя на вшивость. Мужчина думает членом. Смиритесь с этим.
– Любой мужчина, Клэр? – тихо спрашивает доктор Лэтэм. – Или мужчины, похожие на вашего приемного отца?
Я смотрю на врача. Я наконец-то поняла, к чему она клонит.
Я
Моя работа… По вашему мнению, я просто разыгрываю историю своего детства?
Я чувствую, как на глаза наворачиваются слезы.
Я
Я разрушаю чужие семьи, точно так же, как была разрушена моя. Наказываю этих людей, потому что в детстве рядом со мной никого не было. У меня не было любящего отца. В моей жизни главенствовал лишь какой-то скользкий извращенец, желавший меня пощупать.
Слеза капает мне на щеку. Я смахиваю ее.
Кэтрин Лэтэм поднимает руки и, к моему удивлению, медленно и сардонически аплодирует.
– Очень хорошо, Клэр. Конечно, все это – фрейдистская чушь, но я по-настоящему впечатлена тем, как вы восприняли мое предложение и воспользовались им, а слезы – приятный бонус.
Доктор бросает мне пачку салфеток и что-то помечает в блокноте.
– Давайте-ка перейдем к вашей сексуальной жизни. Полагаю, разговор о ней займет некоторое время.
Наконец мы снова в комнате с детективом Дурбаном, и он выжидающе смотрит на доктора Лэтэм.
– Итак, – деловито говорит доктор, – она не уверена в себе, импульсивна, эмоционально хрупка и не сдержанна, не может справиться с отказом и, хотя с большим трудом пытается это скрыть, все равно жаждет одобрения как наркоман, страстно желающий получить дозу. Что я могу сказать, Фрэнк? Она – актриса. С другой стороны, это быстрая, наблюдательная, талантливая и храбрая девушка. Вопреки моему здравому смыслу, я думаю, в данном случае нам действительно стоит попробовать.
19
Она ведет меня в конференц-зал, расположенный в том же здании. Он все еще завален старыми кабелями от кого-то из прежних хозяев.
– Двенадцать лет назад Патрика Фоглера допрашивали в связи с исчезновением Констанс Джонс, проститутки.
Доктор Лэтэм выводит на экран фотографию молодой чернокожей женщины. Женщина с вызовом смотрит в камеру. Я понимаю, что это полицейский снимок.
– Ее видели садящейся в машину, похожую на машину Фоглера, но свидетель не располагал номерным знаком, и отсутствовали какие-либо улики. Констанс так и не нашли. Патрик заявил о своей невиновности, и никаких обвинений предъявлено ему не было.
Она меняет картинку. Еще один снимок.
– Четыре года спустя тело другой проститутки было найдено в пустом доме недалеко от университета в Массачусетсе, где преподавал Фоглер. Оно было обезглавлено. Голова и тело были размещены отдельно друг от друга. Опять же, не было ничего конкретного, что связывало бы Патрика с этим преступлением.
– Ну, если нет никакой связи… – говорю я.
Доктор Лэтэм поднимает палец.
– Кроме одного момента, настолько тонкого и косвенного, что он никогда не мог быть использован в суде.
Она протягивает мне книгу, и я сразу узнаю томик, который дал мне Патрик. «Цветы зла», перевод Патрика Фоглера.
– Страница пятьдесят шесть, – говорит мне доктор Лэтэм. – Прочтите вслух, пожалуйста.
Озадаченная, я выполняю ее просьбу.
Я
Лежит безглавый труп. Подушки омываетКровь красная живой струей,Как бы ручей; ее материя впивает,Как почва, с жадностью большой.Как страшным сумраком рожденные виденья,К чьей бледности наш взор влеком,С косою черною и с ношей украшенийЛежит на столике ночном…На ложе голый труп, забыв закон приличья,В распутстве полном, обнажилКрасу жестокую и тайное величье,Что в дар от рока получил…[9]
Я резко останавливаюсь. Теперь я понимаю, почему доктор попросила меня прочитать именно это стихотворение. Безглавый труп… Я слышу щелчок и поднимаю голову. Доктор Лэтэм воспроизводит на экране новые изображения. Ужасные, ужасные образы. Такие гротескные, что я отворачиваюсь от экрана, но один из них отпечатывается все-таки в моем мозгу. Отрубленная женская голова находилась среди толстых церковных свеч. На ней все еще были большие серьги-кольца. Глаза частично закрыты: видны зеленые тени от век. На лице застыло выражение покорности судьбе.