Пропали из-под моей власти столь ценные для меня Души гениев Корлайна и Уэллса, Руссо и даже моего главного воина в борьбе с Новым Заветом — Давида Штрауса. А сколько их еще успело вырваться от меня буквально в последние годы жизни?! Но самое плохое, что остались их признания. Признания, написанные с присущими им гениальностью и мужеством. На моей стороне они бились кинжалами, а уходя, все же всадили мне в спину меч и копья… Впрочем, чего я жалуюсь? Сам научил…
Раздраженный и мрачный, я шагнул к его столу прямо из стены. Остановился и, заложив руки за спину, исподлобья оглядел сидящего передо мной человека. Лет под пятьдесят, худой, судя по цвету липа уже успевший подорвать свое здоровье за исполнением непосильной для человека работы, по всей видимости плохо питавшийся и редко выходивший на свежий воздух, он произвел на меня впечатление более чем плачевное. Я покачал головой и кашлянул, привлекая внимание.
Человек поднял голову и спокойно посмотрел на меня,
— Я ожидал вас, — сказал он глухим голосом. — И ожидал куда раньше.
— Не стоит льстить себе, считая себя моей "первостепенной головной болью", — усмехнулся я. — Не опасны вы для меня и как враг.
— Я и не ставил перед собой эту цель, — сказал писатель, подвигая ко мне старый, скрипучий стул. — Присаживайтесь. Хотите чаю?.. Не могу похвастаться, что он очень уж хорош, к тому же у меня давно кончился сахар… Но это единственное, что я могу предложить.
— Вы догадываетесь, зачем я пришел? — спросил я прямо, пристально глядя на него.
— Да, — кивнул писатель, и я увидел, что он искренен.
— И вы предлагаете мне чай? — невольно улыбнулся я. — Странный вы народ, люди… Недавно я навещал одного священника, несколько превысившего свои полномочия, оскорбив моих слуг совсем не подобающим для него образом… Уже догадываясь, что взят у меня "на заметку", опасаясь меня и испытывая обычный человеческий страх, этот чудак тем не менее предложил мне приходить к нему за советом и утешением… Мне!.. Мне — за утешением!..
— Что же здесь странного? — ответил он, ставя на плитку почерневший от времени чайник. — Он — священник, его обязанность утешать всех, кто приходит к нему с болью или вопросом. А то, что он предложил это вам… Это уже выше обязанностей. Это уже — человеческое. Значит, он увидел в вас что-то, что заставило его переступить через свой страх и предложить помощь… Признаться, я тоже представлял вас несколько иным.
— Кто и что может знать обо мне? — презрительно спросил я. — Не надо делать из меня игрушку для ваших умозаключений. Ни одно из моих имен не лжет. Я — Губитель и Князь Бездны, Царь язычников и Владыка Мира Сего, Клеветник и Враг рода человеческого, ангел Бездны, властелин пороков и грехов… И это далеко не полный перечень моих имен. А настоящего не знает никто.
— Оно легко поддается расшифровке, исходя из изучения древнеиранского зороастризма и "Каббалы".
— Одолели учение Гермеса?
— И Талмуд, и буддизм, и учения древнейших философов до и после Христа.
— Перелопатили вы изрядно… Но не составило ли это "солянку" в вашей голове? В свете всех несчастий, свалившихся на вас в последние годы, с учетом одолевающей вас болезни…
— Намекаете на то, что я сошел с ума? — улыбнулся он, наливая мне в стакан крепкий чай. — О, нет, в своем рассудке я уверен. Он следует за зовом души.
— Это не показатель. Слишком легко ошибиться, — приподнял я бровь. — Помимо "зова" существует еще и "эхо". Так легко принять желаемое за действительное, стремясь найти подтверждение своим заблуждениям.
— У меня есть два доказательства — косвенное и прямое. Косвенное заключается в логических выводах, истекающих из основ многих учений и трактатов. В них есть зерна истины, и их следует только отыскать. "Нечто из ничего не рождается". Все они были исковерканы и прошли через руки вольных или невольных редакторов, трактовавших их так, как "они это видят"… Но сила, заложенная Христом, звучит даже со страниц, написанных Его учениками.
— "Даже"? — удивился я. — Не любите Его учеников? Писатель пожал плечами:
— Я еще не могу понять своего отношения к ним. С одной стороны, они бросили Его и трусливо дезертировали, отрекаясь подчас трижды за ночь. Они создали религию, а Он нес любовь и веру. Они построили храмы из камня, а Он лег основанием для храма иного рода. Ради людей Он забывал о Себе, неся народу Слово, что позже и послужило возможностью для судей укорить Его в несоблюдении постов и субботнего отдыха. А они ввели обряды, ставшие обязательными для всех, кто назывался "христианами". Кстати, "христианами" их называли язычники в то время, как сами себя они предпочитали именовать "святыми" и "братьями". А ведь Он говорил, что "праведных нет"… Да много чего. Как говорил Герберт Уэллс: "Он был слишком велик даже для своих учеников".
При упоминании об Уэллсе я невольно поморщился.
— Но они сумели найти в себе силы и вернуться, — продолжал писатель. — Они нашли в себе силы нести учение людям. Они ведь все погибли. Кроме Иоанна — все. Колесованы, распяты, обезглавлены, сброшены с высоты и расстреляны из луков… Они боролись за людей до последнего. Не мне их судить. Но мое отношение к ним двояко. Он же был чист и наивен, как ребенок, Его нельзя было оставлять одного. Он был слишком одинок на земле, этот очеловечившийся Бог. Да, Он все равно пошел бы на этот крест и ничто Его не остановило, но… Нельзя было оставлять Его одного…
— Они поняли это, — вздохнул я. — Но — потом. Как и все вы, понимающие только тогда, когда лучшие уже ушли.
— Вы действительно предлагали Ему сброситься со скалы?
— Да, — подтвердил я. — И богатство предлагал, и власть… Но Его не было нужды испытывать. Я-то знал, кто Он, а вот вы уже сколачивали для него крест. Он не принял власть от меня, предпочтя крест от вас… И это я тоже внес на ваш "счет"… А кроме того, это ведь было хорошим подтверждением истинности Его миссии, но вы не поняли. Вы убили Его как самозванца. И остались один на один со мной…
— За это вы и ненавидите нас?
— Я ненавижу вас за многое. Я слишком давно живу с вами. Вы — убийцы и палачи, предатели и трусы, глупцы и лентяи… Но хватит об этом. Какое же ваше "прямое подтверждение" этой версии?
— Вы пришли ко мне, — развел он руками. — И это наилучшее свидетельство того, что я шел не по ложному пути.
— Нет, людская логика сводит меня с ума, — усмехнулся я. — Вы даже из беды пытаетесь извлечь выгоду… Вы хоть догадываетесь, что ждет вас?
— Догадываюсь. Но хуже, чем есть, уже не будет, а эта книга — единственное, что останется после меня на этой земле. Единственное, что у меня есть и что я могу отдать людям. В нее я вложил всего себя. Если я предам ее, значит я предам свою веру, предам память тех, кто вдохновил меня на этот труд, предам тех, кто мог бы прочитать се… А я сам… Я умираю, болезнь съела меня изнутри. Но она была не властна надо мной, пока я не закончу свой труд. И она не убьет меня, пока я не увижу, как книгу читает первый мой читатель.
