горницы, Отвада на неловких ногах повалился на лавку, припал к чарке.
— Пообещать — не значит жениться, — горячо шепнул Кукиш. — А он успокоится и сделает всё, как надо!
— Ага, повесим подлюку!
— Ведь мы уже поклялись, — Косоворот вздел указательный палец. — И это, как сами помните, не Отвада!
— Ну что он там придумает? — беспечно отмахнулся Кукиш. — Ну соберёт на площади народец, ну тряхнём воздух, дескать спать не будем, так станем князя поддерживать!
— А вдруг не просто воздух придётся тряхнуть? А вдруг Стюжень придумает что-то эдакое? А ну как два заклятия нас в лепёху раскатают?
— Если бы мог Стюжень против Чарзара выстоять, уже сдюжил бы! Да и нет старого прохвоста! Летописницы разграбили, ворожцов на местах подрезали, и не одного-двоих — аж четверых кряду! Нескоро обернётся.
— Хорошо и Урача нет.
— А я о чём? — Кукиш едва на месте не подпрыгивал. — Некому тяжёлые заклятия творить! Один Безрод смог бы, да ему самому теперь веры нет!
Все трое оглянулись на дальний угол горницы, где Отвада у окна ел брагу из чарки.
— Думаешь, выгорит?
— Отвада ворожить не умеет! Некому составлять наговоры да варить клятвенные зелья! А ждать Стюженя у него не будет времени, сами поторопим, дескать в день повешенья подлеца клятву и принесём. А подсуетимся, так ещё где-нибудь пару летописниц подожгут, да подрежут пару старых пердунов! На несколько седмиц верховного делом займём. Носа в Сторожище не покажет.
Смекал подумал несколько мгновений и в сомнении-согласии пожал плечами.
— Главное — Сивого уберём.
Двое посмотрели на Косоворота. Тот тяжело сглотнул, потянул ворот рубахи, будто дышать мешал.
— Ну… вроде как… верняк. Из Хизаны ему чародея тащить что ли? Млечей тоже не попросит. И былинеев, и соловеев тоже. Удавится, а не попросит.
Кукиш бросил взгляд за спину.
— Пока спьяну ещё чего-нибудь не придумал, нужно за жабры брать.
— А как закончится всё, из Хизаны плясуний завезу, — ни с того ни с сего брякнул Косоворот. — Она такая пляшет в полупрозрачном, боками крутит, титьками трясёт, а я слюнями давлюсь. А когда отпляшет, вот честное слово, прямо на ней одёжки разорву и раком выставлю! Вот тогда-то и пойдёт настоящая плясовая!
— Жеребцов тамошних куплю. Тонконогих и быстрых. А ещё одежки их, ну те, золотом расшитые. И рабов. Захожу в терем, а кругом на колени бухаются, в пол глядят, глаз поднять не смеют! — Кукиш зенки расширил, ровно зелья хизанского дурманящего вдохнул.
Смекал поглядел на одного, второго и усмехнулся.
— А я, может, и сам в Хизане осяду. И будут у меня плясуньи, жеребцы, одёжки и всё остальное. Князь, мы согласны!
Отвада неуклюже встал, оглядел всю троицу одним глазом — второй отчего-то прищурил — кивнул.
— На рассвете. Прямо перед судом.
— На рассвете — обещание присяги. Днём — приговор Сивому, в день казни — клятва верности.
— Приговор Сивому, ага, — Отвада покачиваясь, кивнул и пьяно икнул. — Виноват — будь добр, отвечай!
«Уходим, — Косоворот за плечи потащил Смекала и Кукиша к дверям. — Пусть дображивает».
— А не забудет спьяну?
— Ты погляди на него. Который день об этом думает, всю башку мысли изъели, как гусеницы лист. Всё забудет, это — нет.
А когда за троицей хлопнула дверь, Отвада размахнулся, швырнул в расписные створки глиняную чарку и глухо буркнул в нос:
— Твари!
* * *
Подбираться к самой черте, за которую ступать не велели — там стража и клетка — самые ушлые начали ещё затемно, незадолго до рассвета, и когда в клетку водворили Безрода и верхами выехали князья да бояре, зеваки будто и не расходились. Как волновалось людское море день назад, так и волнуется. Спроси Отвада сурово: «А кто в городе остался?» да грозно бровями поведи, и сказать будет нечего. Но этим утром всё пошло не так как вчера. С первыми лучами солнца говорить начал не Речкун, как давеча, а князь. Отвада вышел на открытое перед помостом, поднял руку, призывая к тишине, и когда непонимающая толпа умолкла, заговорил:
— Слушай меня, люд рукодельный и торговый, слушай и внимай! Неладно у нас с вами последнее время, беды гнут и ломают, то мор, то душегубство, а то и сами грызёмся, ровно псы над пустой костью. А что, скажете, не грызёмся?
— Ну… всяко бывает, — осторожно буркнули слева.
— Брат на брата встаёт, пахарь на боярина, бояре хлеборода в дугу гнут, бояре меж собой волчарятся, да и мне перепадает. Разобщены мы с вами, а ведь на одной земле живём, одним заветом спаяны, на одном языке говорим, одним песни поём!
Толпа потрясённо молчала. Вот это поворот! Что дальше?
— Не сломить нам беды поодиночке; пока в кулак не соберёмся, быть нам битыми! Кто помнит, я это ещё перед последней большой войной говорил! Говорил же млечам, соловеями и былинеям — растащат нас в разные стороны да прирежут поодиночке! И что? Не растащили? Не прирезали? Да почитай прирезали, а что выжили, так повезло. Вон до сих пор соседушки в себя приходят, только-только заставы поднимают.
Белочуб, млечский князь, смотрел и слушал сощурив глаза — понять не мог, что такое творится и куда Отвада гнёт. Князь соловеев Горчак и былиней Хвост переглядывались с тем же недоумением в глазах.
— И если уж так повелось, что князь всему голова, пусть с меня и начнётся. Может быть, хватит, честной народ, усобиться да межеваться? Может быть, пора в кулак сплачиваться да держаться один за другого, ровно пальцы в кулаке?
— Ты гляди, ровно и не пил вчера, — шепнул Смекал Кукишу.
— Ага, здоров, сволочь, — согласно кивнул Косоворот. — С таким один на один пить сядешь, не вдруг и встанешь из-за стола на своих двоих.
Люд загудел, соседи друг с другом переглядывались и пожимали плечами. О чём это князь?
— Спокойно, люд городской и поселянский, — Отвада помахал рукой, утихомиривая гул. — Не с вас начнём — с себя. Бояре в кулак сплачиваются. Присягу дадут, поклянутся в верности князю и всей Боянщине!
— Иди ты! — прилетело изумлённое откуда-то сзади.
— Сам иди, пьянчук! — весело кивнул Отвада. — Вот прямо завтрашним днём и дадут, так же на рассветной заре. Поклясться в том готовы. Ну… поклянутся, что завтра на присягу выйдут.
— Вот прямо при народе и поклянутся?
— Больше того, прямо при народе и присягать станут!
— И что? Пасть прикроют? Всё норовят проглотить, как друг дружку ещё не обглодали.
Толпа хохотнула, а бояре выглядывали говоруна в толпе и в бессильной злобе лишь улыбались, будто шутка уж больно хороша, а так мы парни, беззлобные, видали? даже над собой смеёмся. Не местный, откуда-то из селения, поди, ищи болтуна по лесам.
— Завтра на заре, значит?
— Да.
— Будем! — толпа в едином порыве выдохнула за шутником. — Умеешь ты, князь, уговаривать!
Проходя на место, Отвада развёл руками и сыграл лицом: «Назад ходу нет», бояре безразлично пожали плечами и потянулись с мест. Так, значит так.
— Эй, толстопузый, кому другому сказал бы глядеть под ноги, а тебе нет. Всё равно земли не видишь!
Косоворот закусил ус, зыркнул в сторону, откуда говорили. Да только что ты там разглядишь? Рты у всех раззявлены. Кто не говорит, тот ржёт.
— Малого, что следом идёт, за руку держи, без мамки потеряется.
Кукиш зафыркал от возмущения. Ну и что, если не вымахал громилой? Главное не величина, а мощь!
— Смекалу выпить дайте! Будто на казнь идёт! Рожа кислая, ровно яблок зелёных наелся!
— Чаян, ты первый говори, пусть повторяют!
— Эй, лобастый! Слова-то не забудешь? Повторяй за дедушкой!
Здоровенный Лукомор о чём-то догадался, оглянулся с вопросом к Званцу, мол, это они обо мне? Тот угрюмо кивнул. А ты думал переться на открытое, да перед толпой речь держать весело? Если краснобаить не привык, может и горло свести.
Но вот вышли все. Чаян угрюмо подвинул Косоворота, выглянул на красномордого со значением, ухмыльнулся, встал впереди.
— Я, боярин Чаян, перед всем народом клянусь завтра на заре принести князю присягу в верности так, как он потребует.
— А если не выйдешь? — прилетело из толпы.
— Значит, я отдал душу, — старый боярин развёл руками.
Косоворот хотел было ступить на место Чаяна, да его мягко подвинул Беспалый, боярин чуть помладше княжьего тестя, такой же седой и такой же упрямый.
— Я, боярин Беспалый, перед всем народом…
— Все ясно, деды по старшинству рассадку устроили, — шепнул Смекалу Кукиш, легонько толкнув того локтем. — Вот посмотришь, следующим Грузило вперёд выпрется.
— Рассадку? А-а-а-а, ну да…
Остальные оттарабанили клятву, как по писанному, только
