богаче – последний баланс показал, что оборот составил восемьдесят миллионов. Основной капитал, шесть миллионов, двенадцатикратно обернулся в товарах, прошедших через прилавки.
Муре говорил все громче, постукивая пальцами правой руки по ладони левой, как будто хотел прихлопнуть воображаемые миллионы, как горсть сорванной с куста малины.
– Я знаю, знаю… – перебил его барон. – Все складывается более чем успешно, но вы же не думаете, что так будет всегда?
– Отчего же… – Ответ Муре прозвучал по-детски наивно. – Капитал способен обернуться и пятнадцать раз, я уверен. А в некоторых отделах даже двадцать пять или тридцать… А потом мы что-нибудь придумаем и поддадим жару.
– Надеетесь вытянуть из Парижа все его деньги? Полагаете, это так же легко, как выпить стакан воды?
– Вот именно, друг мой! Разве не женщины владеют Парижем? А кому принадлежат они? Нам!
Барон положил руки на плечи Муре и смотрел на него, как заботливый отец.
– Вы милый человек и очень мне нравитесь, Октав, устоять перед вашим напором невозможно. Обещаю, я еще раз поговорю с партнерами и постараюсь их переубедить. До сих пор вы нас только радовали. Дивиденды изумляют Биржу… Ваша правота безусловна, лучше еще раз вложиться в ваше предприятие, чем затеваться с «Гранд-отелем».
Возбуждение Муре спа́ло, он поблагодарил барона, но не так жарко, как обычно; Хартман не мог не заметить, что собеседник чем-то озабочен и то и дело поглядывает на дверь соседней комнаты. Валаньоск понял, что деловая беседа окончена, подошел к собеседникам и услышал реплику старого сибарита:
– Думаете, они мстительны?
– Кто? – не понял Муре.
– Женщины, друг мой, женщины… Стоит им решить, что они устали принадлежать вам, и вот уже вы полностью в их власти. Рокировка!
Барон был в курсе бурных любовных приключений Октава и шутил не на пустом месте. Муре купил дом некой потаскушке, тратил огромные деньги на девок в отдельных кабинетах; впрочем, старый кутила не осуждал молодого друга, более того – его сердце радовалось.
– Я действительно не понимаю, – повторил Муре.
– Не притворяйтесь, дорогой мой! Последнее слово всегда остается за ними… Я думал: «Нет, исключено, он похваляется, мужчина не может быть настолько упрям!» И вот вы тоже попались! Возьмите от женщины все, что сумеете, отнеситесь к ней как к угольной шахте, ибо потом настанет ее черед и вы капитулируете!.. Берегитесь, Октав, она выпьет из вас всю кровь и разорит, то есть нанесет больший урон, чем сумели вы.
Валаньоск хихикнул, барон же рассмеялся в голос.
Муре улыбнулся через силу и сказал:
– Ну что же, человек должен все испробовать. Глупо держать деньги под спудом, если они есть.
– Согласен, друг мой, – ответил барон. – Развлекайтесь, пока молоды. Морализаторство – не моя стезя, а за доверенные вам капиталы я не беспокоюсь. Тот, кто вкусил разгульной жизни, рано или поздно успокаивается и решения принимает на трезвую голову… Даже разориться бывает полезно – потом можно с веселым задором снова зарабатывать состояние… Золото – пустяк, а вот любовные страдания…
Барон погрустнел, вспомнив былые чувства. За дуэлью Анриетты и Муре он наблюдал с холодным любопытством постороннего, угадывая кризис в их отношениях, связанный с Денизой, которая терпеливо ждала в прихожей.
– Страдания не для меня! – подмигнул Муре приятелям. – Хватит и того, что сорю деньгами.
Барон покачал головой и произнес небрежным тоном:
– Не изображайте отчаянного циника… Деньги – пыль, вы рискуете куда бо́льшим – частью души. Я прав, господин Валаньоск?
– Боюсь, что да, как ни жаль это признавать.
Дверь соседней комнаты открылась, и Муре не успел ответить. Мужчины обернулись и увидели улыбающееся лицо госпожи Дефорж.
– Октав! – позвала она, потом притворилась, что только что заметила барона и Валаньоска, и прощебетала: – Господа, надеюсь, вы позволите мне украсть у вас господина Муре, всего на одну минуту. Пусть отдувается за то, что продал мне дрянное манто. Эта девица из магазина тупа как пробка и неумеха к тому же… Я вас жду.
Муре предчувствовал недоброе, но вынужден был подчиниться и удалился, сопровождаемый напутствием барона:
– Дерзайте, милый Октав, мадам нуждается в вашей помощи.
Закрывая за собой дверь, Октав услышал приглушенный смех Валаньоска. Он едва справлялся с нервами, зная, что Дениза оказалась в западне ревнивой женщины. Муре боялся, ему чудился плач девушки. Не имело значения, какую пытку Анриетта уготовила ему, важна только любовь к Денизе. Он должен поддержать и утешить ее. Ни разу за всю предыдущую жизнь Муре не испытывал чувства такой силы. Обладание изящной красавицей Анриеттой тешило гордость делового человека, но в общении с ней он искал удовольствия для себя. Приятно проведя время с любовницей, он спокойно возвращался домой и ложился спать, радуясь мужской свободе и не испытывая угрызений совести. Теперь его сердце замирало от тревоги, жизнь принадлежала Денизе, и даже сон не приносил отдохновения. Девушка стала его повелительницей, в эту минуту для него существовала только она. Муре ждал тягостной сцены – ему был хорошо известен характер Анриетты, – но надеялся предотвратить скандал и заслонить Денизу от гнева госпожи Дефорж.
Они миновали пустую спальню, где стояла звенящая тишина, и Анриетта, а следом за ней Октав вошли в будуар, большую комнату со стенами, обтянутыми красным шелком, где стояли мраморный туалетный столик и большой трехстворчатый зеркальный гардероб. Окно выходило во двор, и лакей зажег газовые рожки по обе стороны от шкафа.
– Надеюсь, теперь что-нибудь получится, – небрежно-насмешливо бросила госпожа Дефорж.
Муре увидел Денизу, одетую в скромный кашемировый жакет; черная шляпка затеняла бледное лицо. В руках она держала купленное в «Счастье» манто. Девушка подняла глаза, взглянула на Октава, и ее руки чуть дрогнули.
– Помогите же мне, мадемуазель! – приказала госпожа Дефорж. – Пусть господин Муре рассудит.
Дениза подошла и подала даме манто. Во время первой примерки она наколола булавками плохо сидевшие плечи, и теперь Анриетта повернулась, чтобы взглянуть на себя в зеркало.
– Ну, что скажете? Прошу вас быть честным.
– Вещь и впрямь неудачная, – ответил Муре, желая поскорее покончить с делом. – Есть простое решение: мадемуазель снимет с вас мерку и мы сошьем другое.
– О нет, мне не нужна замена, я хочу, чтобы исправили это, и немедленно! – возразила госпожа Дефорж. – Видите, оно тесно в груди, а между плечами собирается мешком. Ну же, мадемуазель, беритесь за дело! Соображайте поскорее, это ваша работа.
Дениза принялась молча накалывать булавки. В какой-то момент ей пришлось наклониться, иначе передние полы было не одернуть. Госпожа Дефорж позволяла девушке обслуживать себя: ее лицо выражало брезгливое недовольство хозяйки, которой невозможно угодить. Она третировала Денизу как служанку, приказы отдавала сухим тоном, пытаясь уловить реакцию Муре по лицу.
– Воткните булавку вот сюда. Да нет же, рядом с рукавом, неужели не понятно? Снова все не так… Ай, осторожнее, вы меня укололи!
Октав еще два раза пытался вмешаться, но не преуспел. Его любимую унижали, причем намеренно, он восхищался ее выдержкой и гордым достоинством, и его сердце таяло от болезненной нежности. Госпожа Дефорж убедилась, что эта пара не выдаст своих чувств, и решила действовать иначе. Она улыбнулась Муре – чувственно, как любовнику, а когда у Денизы закончились булавки, сказала ему:
– Посмотрите в шкатулке из слоновой кости, там, на туалетном столике… Она пуста? Как странно… Будьте душкой, проверьте в спальне, на каминной доске, в углу у зеркала.
Анриетта давала понять, что Октав свой человек в доме, что он ночевал в ее спальне и знает, где лежат расчески и щетки. Булавки с ладони Муре она брала по одной, не отпуская его от себя, и разговаривала, понизив голос:
– У меня ведь, кажется, нет горба на спине… Дайте руку, пощупайте плечи… Ну сделайте же мне комплимент!
С лица Денизы сошли все краски, она подняла глаза и продолжила втыкать булавки. Муре видел только тяжелый пучок золотистых волос на изящном затылке девушки, но по тому, как билась жилка на шее, угадывал ее огорчение и стыд. Теперь она его оттолкнет, велит убираться к бессовестной женщине, которая не считает нужным скрывать от посторонних, что они любовники. Муре
