Ознакомительная версия. Доступно 37 страниц из 183
Появившееся в мировой прессе 20 марта 1931 года сообщение о планах создания австро-германского таможенного союза прозвучало подобно взрыву бомбы[1471]. Ранее в том же году Франция, желая вознаградить приверженность Германии золотому стандарту, готовилась предоставить ей возможность получения займов на Парижском рынке[1472]. Теперь, похоже, Берлин шел на обострение. Положение осложнялось тем, что правительства Британии и США не изъявляли желания обуздать Брюнинга. До тех пор пока США сохраняли за собой статус страны наибольшего благоприятствования, они не возражали против объединения находившихся в неблагоприятном положении стран Центральной Европы[1473]. Это тревожило Париж. Но благодаря политике стабилизации, проводимой Пуанкаре, позиции Парижа стали намного прочнее. К 1931 году недооцененность французской валюты и положительный платежный баланс позволили Франции сосредоточить у себя 25 % мировых запасов золота. В этом отношении Франция уступала только Соединенным Штатам и значительно превосходила Британию даже в период расцвета последней, когда та играла первую скрипку в оркестре золотого стандарта. С началом валютных спекуляций в Австрии, которые затем перекинулись на Германию, пошли слухи о том, что именно Париж намеренно устроил эту распродажу. Но в этом не было необходимости. Дефляция брала свое. Банкротство Viennese Kreditanstalt и проблемы, возникшие у банка Danat в Германии, были опасными, но вполне предсказуемыми побочными результатами жесткого дефляционного регулирования. Платежный баланс Германии был крайне нестабилен. Сам Брюнинг, казалось, был полон решимости запугать рынки. 6 июня, находясь по приглашению Макдональда в летней резиденции премьер-министра в Чекерсе, канцлер Германии воспользовался возможностью, чтобы заявить об отказе от выплаты предстоящего платежа по плану Юнга, назвав его «данью уважения».
Неудивительно, что в подобных обстоятельствах золото и иностранная валюта начали утекать из финансовой системы Германии. Германские политики ожидали этого момента с 1924 года. Удастся ли им использовать задолженность перед Америкой, чтобы уйти от выполнения обязательств по репарациям? Было очевидно, что Уолл-стрит оказалась в непростой ситуации. Американские инвесторы вложили в Германию в общей сложности 2 млрд долларов. Еще в январе 1931 года Стимсон предостерегал о серьезном риске, с которым столкнется Америка, в случае если в Германии произойдет коллапс[1474]. Однако ожидать, что президент пойдет на поводу у банкиров, означало повторить ошибку, которую Берлин допустил, когда принимал судьбоносное решение о начале подводой войны в январе 1917 года. Гувер не был другом магнатов с Уолл-стрит, тем более в число его друзей не входили избиратели, проживавшие на Среднем Западе. Лишь 19 июня, получив полные отчаяния телеграммы из Лондона, Гувер согласился действовать. На следующий день он выступил с заявлением о замораживании всех политических долгов, включая репарации и военные долги союзников. Это заявление прозвучало в воскресенье, а уже в понедельник, 22 июня, берлинская биржа была охвачена лихорадкой игры на повышение, которая продолжалась до тех пор, пока этот пузырь не лопнул внезапно, когда Франция отказалась принять это решение.
Наложенное Францией вето вызвало приступ ярости в Лондоне и Вашингтоне, а отзвуки протестов того времени звучат и в современной исторической литературе. По мнению наиболее авторитетного исследователя событий периода Великой депрессии, нежелание Франции поддержать попытку Гувера спасти ситуацию в июне 1931 года свидетельствовало о фактической слабости системы, существовавшей в период между войнами. Дело было «не в недостаточном лидерстве США, а в отсутствии готовности к сотрудничеству и, в частности, нежелании Франции участвовать в нем»[1475]. Современники были не столь осторожны в выборе выражений. В Лондоне в изобилии возникли галлофобские конспирологические теории. Премьер-министр Макдональд негодовал по поводу того, что «Франция ведет свою обычную недальновидную и эгоистическую игру вокруг предложений Гувера. Это методика, которой пользуются худшие из евреев…Германия треснет пополам, но Франция продолжит торговаться». В Вашингтоне заместитель госсекретаря Уилльям Касл назвал французов «самым безнадежным народом на свете»[1476]. Гувер мрачно намекнул на то, что в обозримом будущем он считает возможным возникновение только англо-германского союза, к которому, вероятно, присоединятся и США, и это будет союз против Франции[1477].
Настойчивые увещевания объяснялись тем, что чистые издержки Америки, связанные с объявленным Гувером мораторием, превышали издержки Британии или Франции. Отмена военных долгов компенсировала этим странам значительную часть того, что они теряли в результате отказа от репараций, поэтому их доля в общем балансе не превышала одной трети. Произведенные современниками расчеты показывали, что Германия освобождалась от выплаты ежегодных репараций на сумму 77 млн фунтов стерлингов, в то время как потери Соединенных Штатов в результате отказа от взыскания военных долгов составляли 53,6 млн фунтов стерлингов. Французы считали эту политическую арифметику односторонней. То, что Америка закрывает значительную часть счета, отражает тот факт, что Франция в части репараций делала одну уступку за другой, которые Вашингтон так и не компенсировал. К тому же репарации означали нечто большее, чем просто деньги. А свой нынешний вид они приобрели лишь благодаря плану Дауэса и плану Юнга, каждый из которых вынуждал Францию отступать. Франция вновь и вновь призывала к созданию международной системы безопасности, способной заменить достигнутые в Версале договоренности. Но эти призывы наталкивались на вето Вашингтона. Британия и Америка противопоставили этим призывам совместную работу по созданию нового порядка, базирующегося лишь на разоружении и правилах мирового финансового рынка. За время кризиса с 1924 по 1926 год Франция на собственном опыте испытала силу этих ограничений, которая, правда, зависела от того, насколько была готова к сотрудничеству каждая из стран, входящих в эту систему. Вопрос о том, готова ли Германия к такому сотрудничеству, оставался открытым. Франция, со своей стороны, приняла эти правила. Она заплатила сполна, обеспечив стабилизацию франка в 1926 году и приняв план Юнга и сделку Меллона – Беранже по военным долгам в 1929 году. Теперь, когда разразился кризис, который сами же немцы на себя и навлекли, Америка в одностороннем порядке объявляет ситуацию экстренной и меняет правила своей собственной игры. В Париже были настолько шокированы, что не могли поверить в происходящее. Гувер действовал без предварительных консультаций. Он, как громко заявила одна из газет, обращался с Францией как с Никарагуа[1478]. Но теперь, в отличие от 1923–1924 годов, Франция могла позволить себе торговаться, переводя риски на Германию и ее кредиторов. Лишь 6 июля Франция согласилась с тем, что рейх будет отдан под защиту моратория Гувера (табл. 14).
Ознакомительная версия. Доступно 37 страниц из 183
