За довольно короткое время наша милая скромная Соня преобразилась в самоуверенную светскую даму, она теперь вращалась в обществе высоких чинов НКВД. Молодые супруги получили большую комфортабельную квартиру в огромном жилом доме НКВД на Кузнецком мосту. Мы с женой там бывали, захаживал туда и Борис Волин, в ту пору начальник Главлита. Мы, естественно, мало что знали и, тем более, не расспрашивали о служебной деятельности Леонида и воспринимали его только как общительного и гостеприимного родственника, хотя между собой частенько посмеивались над его грубоватостью, дешевыми остротами.
Черток вскоре счел необходимым, чтобы его жена тоже стала сотрудником НКВД. И ему, несомненно, не стоило большого труда устроить ее на работу в ЭКУ (Экономическое управление НКВД). Теперь летний отпуск Соня проводила на престижных дачах своего учреждения, иногда милостиво приглашая пожить там своего племянника, сына старшей сестры.
Но время шло, и над благополучием супругов Черток начали сгущаться тучи, а затем грянула гроза: Генрих Ягода утратил доверие и благосклонность Сталина, поскольку, по мнению Хозяина, слишком много знал, в частности, об обстоятельствах убийства Кирова, а также был уличен в связях с Бухариным и Рыковым. На руководство НКВД Сталин назначил Ежова, первой задачей которого была чистка аппарата НКВД, людей, близких к Ягоде. Попали за решетку все его заместители, начальники отделов, следователи. А вскоре арестовали и самого Ягоду.
Зловещая тревога воцарилась и в доме Чертока. Навещая в эти дни старшую сестру, Соня рассказывала, как Черток в совершенно невменяемом состоянии мечется по квартире, приговаривая: «Вот тебе и Генрих Ягода… Вот тебе и сталинский нарком…»
А приходя со службы, Черток с ужасом рассказывал, как он встречает в коридоре обросших бородами своих вчерашних коллег по работе, которых под конвоем ведут на допрос. И понимает, что то же самое в ближайшее время ожидает его самого.
Мы слушали бледную перепуганную Соню и по-человечески ей сочувствовали, хотя уже кое-что знали о характере работы самого Чертока: тетя Лиза (тетка моей жены и Сони) была хорошо знакома с мужем племянницы, однажды супруги Черток даже были у нее в гостях. И так случилось, что муж тети Лизы, инженер-путеец, был арестован среди тысяч других ни в чем не повинных людей. Но ему повезло — через несколько месяцев он вышел на свободу. И оказалось, что первым следователем по его делу был не кто иной, как муж племянницы — Леонид Черток, который на первом же допросе стал нещадно бить его по лицу. А муж Лизы, совершенно ошеломленный, только бессмысленно повторял: «Леня, что вы делаете? Леня, что вы делаете?..»
Но это только усиливало следовательскую ярость Чертока…
Все это тетя Лиза рассказала нам со слезами на глазах, под большим секретом.
…За Чертоком пришли, вопреки обыкновению, не ночью, а среди бела дня. Когда Соня, услышав звонок, спокойно открыла входную дверь и Черток увидел сумрачные лица своих коллег по работе, он на глазах у всех ринулся к двери на балкон, рванул ее и выбросился на улицу с восьмого этажа. Пришедшие чекисты в растерянности ретировались, а через несколько минут примчался один из высших чинов НКВД комкор Фриновский.
— В чем дело? — допытывался он у Сони. — Почему он это сделал? Он что-то такое знал?
(Между прочим, и сам Фриновский был арестован через несколько дней.)
Поступок Чертока, как ни странно, был весьма редким в ту страшную пору. Не покончили самоубийством ни сам Ягода, ни его заместители Агранов и Прокофьев, ни десятки и сотни других сотрудников НКВД — испытанных кадров «железного» Феликса Дзержинского и не менее «железного» Генриха Ягоды. Когда Ежов начал порученную ему Сталиным чистку аппарата НКВД, они отлично понимали, какая участь их ждет, но шли на заклание покорно, как овцы.
Я вспоминаю, забегая вперед всего на несколько месяцев, как мне довелось присутствовать на процессе «правотроцкистского блока», где на скамье подсудимых в числе других сидел и Генрих Ягода. Я слышал своими ушами и последнее слово подсудимого, которое он произнес. Ягода полностью признан свою вину, раскаивался в своих преступлениях и буквально молил сохранить ему жизнь. Предполагая (возможно, и правильно), что все происходящее на процессе слушает по специальному проводу сам Сталин, Ягода плачущим голосом говорил:
— …Пусть сквозь решетку тюрьмы, но я хотел бы увидеть своими глазами, как под гениальным руководством товарища Сталина растет и ширится строительство социализма в нашей стране!
Этот жалкий лепет был, конечно, мало похож на прыжок с восьмого этажа, который, видимо, произвел некоторое впечатление даже на новое, «ежовское» руководство НКВД. И вероятно, только этим можно объяснить, что Соню сразу не тронули, как жен других арестованных. И она, быстро собравшись, уехала с двухлетней дочкой из Москвы — «с глаз долой» и тем, по всей вероятности, избежала ареста.
…На какое-то короткое время Черток стал предметом разговоров и пересудов, но скоро его забыли — время было богато более значительными событиями.
Шли годы, Соня вновь вышла замуж, и брак ее был более счастливым. Потом и ее не стало, а дочка от Чертока выросла, обзавелась своей семьей, в которой вряд ли вспоминали малоприятного предка.
Трудовая биография Раисы Ефимовны (как я уже упоминал) начинается не совсем обычно — в 1920–1921 годах она работает в Москве в секретариате Ленина, под начальством строгой и жесткой Лидии Фотиевой в качестве секретаря-машинистки. Повседневно, не испытывая особых эмоций, видит она приходящих на прием к Ленину членов правительства — Троцкого, Рыкова, Луначарского, Каменева, Сталина… Кстати, в секретариате работала и Надежда Аллилуева, и девушки-сотрудницы сплетничали между собой — «зачем это Наде, такой милой и привлекательной, понадобилось выходить замуж за этого угрюмого рябого грузина, который, говорят, уходя из дома, из ревности запирает ее на замок». Жена рассказывала, что Ленин, когда работа затягивалась до позднего вечера, неизменно просил кого-нибудь из своих соратников, чаще всего Феликса Дзержинского, развезти девушек по домам.
В дальнейшем, после смерти Ленина, жена работала в секретариате Чичерина, наркома иностранных дел, затем в Наркомвнешторге, долгое время в так называемом Остехбюро, занимавшемся реактивной и ракетной техникой, других учреждениях, не менее серьезных, и только к 60 годам стала домашней хозяйкой. И с этого времени начались ее недуги. Прошло еще несколько лет, и исчезла былая стать и красота, чему немало способствовала борьба за внука, о которой я уже упоминал, принесшая Раисе Ефимовне неизлечимый паралич лицевого нерва.
…Мы пришли в больницу втроем. Это было 29 сентября 1985 года. Точная дата осталась в памяти потому, что в этот день я в последний раз видел в живых свою жену, сын — свою мать, внук — свою бабушку. Раиса Ефимовна была в забытьи, никак не реагировала на наш приход. Мы молча сидели возле ее постели. И вдруг она открыла глаза и посмотрела на нас совершенно ясным, разумным взглядом.
— Боря… Алик… Витенька… — отчетливо произнесла она.
Мы обрадовались: это явное улучшение! Она выздоравливает!
