например. Или про зомби-апокалипсис. Или про детей, сталкивающихся со злом… или даже про детей, сталкивающихся со злом в доме с привидениями во время зомби-апокалипсиса. Несмотря на это, мы, авторы современного русского хоррора, по сути не можем выделить что-то прямо-таки «базовое» и «общее» в собственном творчестве. И даже когда речь заходит о произведениях коллег, в чем-то похожих на наши, упоминаем лишь отдельные тексты своих соавторов (если таковые имеются) и творческий опыт «перенятия», осваивания чужого стиля как просто поиска нового и попытки выйти за присущие каждому индивидуальные рамки. Вновь и вновь авторы рассуждают о своих личных вкусах и предпочтениях: кому-то интересна для изучения тема фашизма (Максим Кабир), кому-то – мир детства, мир детей (Олег Кожин), кому-то «тема одиночества и никчемности человека во вселенной» (Дмитрий Костюкевич), но никто не зациклен на чем-то одном. Каждый периодически заходит на «чужую» территорию и пишет новое для себя, словно пробуя на вкус то, с чем еще не работал и о чем еще не писал. Хоррор для нас это «большой и интересный литературный эксперимент – какие разновидности страшного и как ломают человека, а при каких обстоятельствах он может уцелеть нравственно и физически» (Оксана Ветловская). И просто развлечение – как и любая литература, в сущности.
5. Как русский хоррор видит себя в окружении иной национальной жанровой литературы.
Палитра мнений по связанным с этой темой вопросам оказалась весьма широка и богата, однако вдумчивый анализ показал, что, как ни странно, значимых противоречий, по сути, у авторов русского хоррора на сей счет не существует. Возможно, все дело в том, что, как пишет Елена Щетинина, «русскоязычный хоррор – он и экспериментирует, и подражает, и осторожничает, и лезет на рожон. Он нестабилен, разнороден – и этим-то очарователен». И когда Александр Матюхин говорит про «множество мелких и не очень табу, которых некоторые авторы стараются избегать», то уточняет, что «табу» эти «обычно возникают со стороны читателей, а не авторов». То есть речь идет о том, что не все читатели и не всегда бывают морально готовы погрузиться в ужас с головой в той мере, в которой готов их туда окунуть писатель. Но писатель-то готов!
«Русский хоррор молод и зол», а англоязычный «подсдулся» «в угоду конъюнктуре», «перестал быть полем экспериментов, окуклился» (Олег Кожин), русхоррор «лишен коммерческой косности», «у нас нет обязательных тем, без которых в свет не выйдет тот или иной сборник» (Оксана Ветловская) – это с одной стороны. А с другой: «глубинных отличий нет» (Максим Кабир), «принципиальных отличий не вижу» (снова Ветловская). «Темная волна» осознает себя молодой и еще не созревшей окончательно в сравнении с зарубежной (прежде всего англоязычной, но не только) жанровой литературой. Хотя это может быть и жирным плюсом, ведь мы еще не «перезрели», «не свернули куда-то не туда» (об этом регулярно писали и «авторы-лидеры», и читатели-фэны, и начинающие писатели). В то же время русский хоррор не видит себя каким-то обособленным, находящимся вне общей, мировой литературы ужасов. Да, существует специфика – в локациях, историческом бэкграунде, фольклорных началах. Но это мелкие нюансы, а в конечном счете все равно «хорошая страшная история – она и в Африке хорошая страшная история» (Дмитрий Костюкевич).
6. Проблемы современного русского хоррора.
Этот вопрос оказался одним из самых сложных для анализа. Каждый отмечал что-то свое, специфическое – кивая на издателей, читателей, Стивена Кинга, цензуру и/или самоцензуру, отсутствие больших премий, разнообразия конвентов и т. д. и т. п. Из более-менее общего можно отметить разве что преобладание малой формы (рассказы и сборники рассказов) над крупной (романы или, тем паче, циклы романов). Проблема ли это в принципе? Лично я – не уверен. Скорее мы можем зафиксировать это как данность в настоящее время – и тогда, взглянув шире, в совокупности со всем прочим, поймем, что обилие рассказов и относительно малое (пока) число романов – ключ для понимания того, что русскоязычный хоррор пока еще действительно находится в стадии роста и развития.
Последнее объясняет все. И, конечно, мы все живем в одно время на одной планете. Поэтому внешние обстоятельства (пандемия, глобальное столкновение «однополярной» и «многополярной» концепций мирового устройства) оказывают на нас влияние, в чем-то мешая, а где-то, наверное, и помогая процессам роста, «взросления» как аудитории русскоязычного хоррора, так и издателей, так и самих авторов.
Как видим, литературная школа русского хоррора довольно проста и общедоступна для понимания. Она базируется на трех китах: небывалая (в сравнении с многими другими жанрами) творческая свобода – пиши о чем угодно и как угодно; примат (от латинского primatus – «преобладание», «главенство») литературного качества – пиши хорошо; и «пугающее ядро» как единственная, по сути, основа жанра – пиши о страшном, пытайся так или иначе пугать читателя.
Все остальное, получается, сугубо индивидуально. Достаточно ли перечисленного для того, чтобы говорить именно о некоей школе? Мне кажется – да. Хотя бы потому, что здесь есть чему учить и чему учиться. И, насколько я вижу и понимаю, есть те, кто готов на уроках в такой школе бывать как в качестве учителей, так и в качестве учеников.
В связи с чем мы, ССК, планируем, не останавливая нашей книгоиздательской, творческой деятельности, еще и заняться деятельностью просветительской, образованием – в наших планах создание бесплатных курсов для начинающих авторов, а также, возможно, издание неких «учебных пособий» или даже введение института «менторства», в рамках которого молодые хоррор-писатели могли бы перенимать опыт у старших коллег, работая с теми в индивидуальном порядке. Чтобы растить новую «темную» волну, а за ней еще и еще.
Суждено ли этим нашим планам сбыться, стать реальностью – вопрос отдельный. Давайте вернемся к нему лет через десять, к следующему ССК-юбилею. Мы ведь никуда не торопимся.
Потому что русский хоррор пришел в нашу и мировую литературу не «надолго».
Русский хоррор пришел сюда навсегда.
Парфенов М. С.
Примечания
1
Кетгут – саморассасывающийся хирургический шовный материал.