— О, Боже ты мой! — в ужасе выдохнула я, уставясьна это чудо Природы. — Это же не фаллос… это настоящий убийца!
Минский взглянул на меня и пожал плечами.
— Чтобы понять мое поведение, необходимо обладатьглубоким философским умом; да, я — чудовище, но чудовище, которое Природаисторгла из своего чрева для того, чтобы я помогал ей разрушать, ибо вразрушении она черпает материал для созидания. Мне нет равных в ужасномзлодействе, я — единственный в своем роде… Я знаю наизусть все об??инения,которые мне могут предъявить, но я достаточно могущественен, чтобы ни в ком ненуждаться, достаточно мудр, чтобы жить в одиночестве, презирать все человечествои плевать на его законы и на то, как оно ко мне относится; я достаточно опытени умен, чтобы разрушить любую веру, опровергнуть любую религию и послать кдьяволу любого бога со всеми его атрибутами; достаточно горд, чтобы презиратьлюбое правительство, разорвать любые узы, чтобы считать себя выше любогоморального принципа, а самое главное — я счастлив в своем маленьком княжестве,где пользуюсь всеми правами монарха, наслаждаюсь всеми радостями деспотизма. Яне боюсь никого на свете и живу в довольстве и согласии с самим собой; у меняпочти не бывает гостей, за исключением тех случаев, когда я выхожу из замка ивстречаю людей наподобие вас, которые кажутся мне достойными участвовать в моихразвлечениях, — только таких я приглашаю в свой дом. Благодаря своейприродной силе и выносливости я могу забираться очень далеко во время своихпрогулок, не бывает дня, чтобы я не проходил десять-двенадцать лье, а иногда имного больше…
— Вы захватываете пленников? — прервала я хозяина.
— Бывают и пленники, и изнасилования, и поджоги, иубийства — все, что подвернется под руку. Природа наградила меня склонностью клюбому преступлению и дала для этого средства. Я люблю зло во всех егопроявлениях, оно всегда приносит мне самое сладкое наслаждение и неизменнорадует мое сердце.
— А как же насчет правосудия?
— Оно в этой стране не существует, поэтому я сразуизбрал ее для местожительства: с деньгами здесь можно делать все, что угодно, ая трачу безумно много[122].
В это время вошли двое слуг — арапы, похожие на черныхдьяволов — и объявили, что ужин готов. После этого они опустились на колениперед хозяином и почтительно поцеловали ему яички — если позволительно назватьтак массивные, налитые тяжестью шары, — потом задний проход, и мы перешлив соседнюю комнату.
— По случаю вашего визита я не предпринимал никакихособенных приготовлений, — заметил великан. — Если даже ко мне придутвсе короли мира, я не отступлю от обычного своего распорядка.
Наше внимание привлекла обстановка столовой, котораяпоказалась нам не совсем обычной, и хозяин сказал:
— Вы видите перед собой живую мебель, и все предметыпередвигаются по моему знаку.
Минский щелкнул пальцами, и стол, стоявший в углу комнаты,переместился в середину, к нему придвинулись пять стульев, с потолка опустилисьдва огромных канделябра и зависли над столом.
— В этом нет ничего волшебного, — продолжалвеликан, довольный произведенным эффектом, и объяснил: — Стол, канделябры,стулья — все это живые рабыни, специально обученные для этого; блюда ставятсяпрямо на их спины, свечи вставлены во влагалища, а наши зады будут покоиться наих лицах или упругих грудях, поэтому я прошу женщин задрать юбки, а мужчинспустить панталоны, чтобы, как говорится в Писании, «плоть слилась с плотью».
— Мне кажется, сударь, — заметила я, — чтоэтим девушкам приходится несладко, особенно когда вы долго засиживаетесь застолом.
— Самое худшее, что может произойти, это — смерть однойили двух рабынь, что, согласитесь, не имеет никакого значения при моих большихзапасах.
Когда мы подняли юбки, а мужчины сбросили с себя панталоны,Минский пожелал осмотреть наши ягодицы; он начал гладить, покусывать иобнюхивать их, и мы заметили, что задница Сбригани особенно пришлась ему повкусу, очевидно, Минский узнал родственную душу: минут десять без перерыва оноблизывал и обсасывал ему задний проход, после чего мы уселись на стулья,вернее, на груди и лица рабынь нашего гостеприимного хозяина.
Дверь открылась, и двадцать обнаженных девушек внесли блюдас едой; тарелки и подносы, отлитые из массивного серебра, были очень горячие, игруди и ягодицы девушек, служившие столом, пришли в судорожное движение,напоминавшее слабое волнение на морской глади; на стол поставили десятка двапервых и вторых блюд, а на низких соседних столиках, каждый из которыхпредставлял собой четверых стоявших на четвереньках девушек, выстроилисьмногочисленные бутылки.
— Друзья мои, — обратился к нам хозяин, — какя уже говорил, в моем доме подают только человеческое мясо, и на этом столедругой пищи не бывает.
— Ну что ж, попробуем, — сказал отважныйСбригани, — глупо воротить нос от накрытого стола; в конце концовбрезгливость — это лишь отсутствие привычки. Природа назначила человекупитаться любым мясом, поэтому цыпленок ничем не лучше; чем человеческая плоть.
С этими словами мой супруг вонзил вилку в детский сустав,который показался ему прожаренным лучше остальных, и начал преспокойно жеватьего; я храбро последовала его примеру; Минский подбадривал нас, а поскольку егоаппетит был под стать его неудержимым страстям, он один опустошил дюжинутарелок.
Во время трапезы он не переставал пить и заканчивалтридцатую бутылку бургундского, когда появилось второе блюдо, которое он запилшампанским; на десерт были поданы алеатское, фалернское и другие изысканныеитальянские вина.
После того, как в необъятном желудке людоеда исчезлосодержимое еще десятка трех бутылок, он почувствовал, что достаточно взбодрилсебя невероятным количеством съеденного и выпитого, и громогласно объявил, чтоготов к извержению.
— Пожалуй, я не стану сношать никого из вас, —сказал он нам с явным сожалением, — так как это очень опасно для вашейжизни, но вы можете участвовать в моих утехах и смотреть на них — это оченьвдохновляющее зрелище. А теперь выбирайте, с кого начнем?
— Мне бы хотелось, — сказала я Минскому, который свозрастающим вожделением все чаще прижимался к моей груди, — мне быхотелось, чтобы вы прочистили сначала вагину, затем попку семилетней девочкепрямо здесь, рядом со мной.
