за которую с нас, кстати сказать, не берут ни гроша, мы избежали голодной смерти. Прежде чем его гнать, подумайте лучше, чем бы ему отплатить за все добро. Гуччо богат и с годами будет еще богаче. У него сильные покровители, и если он приглянулся даже самому королю Франции, который направил его вместе с посольством в Неаполь за новой королевой, то пристало ли нам так чиниться.
Жан пожал плечами.
– А кто нам все это рассказывал – опять-таки Мари, – заметил он. – Послали его как купца, чтобы он там торговался.
– И пускай король посылает его в Неаполь, а дочку свою он за него небось не выдаст! – воскликнула мадам Элиабель.
– Насколько я знаю, матушка, Мари не королевская дочка, – возразил Пьер. – Конечно, она красавица…
– Я не продам сестру за деньги! – заорал Жан де Крессе.
Одна надбровная дуга выступала у него сильнее другой, и в гневе асимметричность черт становилась особенно заметной.
– Не продашь, а подыщешь ей какого-нибудь старикашку, и тебя не будет оскорблять то, что он богат, при том условии, конечно, если он носит шпоры на своих подагрических ножках. Если она любит Гуччо, то какая же это продажа? Знатное происхождение! Ба, нас с тобой, слава богу, двое, и мы уж как-нибудь постоим за себя в этом отношении. Заявляю вам, я лично смотрю на этот брак благосклонно.
– Значит, ты будешь смотреть благосклонно, как твоя сестра поселится в Нофле, в нашем лесном владении, и будет торчать за прилавком, отвешивая серебро и торгуя пряностями? Ты бредишь, Пьер, и я диву даюсь, откуда это в тебе так мало уважения к нашему семейству! – воскликнула мадам Элиабель. – Во всяком случае, пока я жива, никогда я не соглашусь на этот неравный брак, да и твой брат тоже. Верно ведь, Жан?
– Конечно, матушка, хватит нам спорить, и прошу тебя, Пьер, никогда не заводи таких разговоров.
– Ладно, ладно, ты ведь старший, поступай, как считаешь нужным, – ответил Пьер.
– Ломбардец! Ломбардец! – причитала мадам Элиабель. – Приезжает Гуччо, говоришь? Тогда предоставьте действовать мне, дети мои. Мы не можем закрыть перед ним дверей, мы ведь стольким ему обязаны, да и долга пока не уплатили. Что ж, мы его хорошо примем, даже очень хорошо, но, если он станет хитрить, если у него столь коварные намерения, я отплачу, я отобью у него охоту появляться в наших краях, ручаюсь вам.
Глава II. Мадам Элиабель принимает гостя
На заре следующего дня лихорадка, охватившая контору в Нофле, казалось, перекинулась в замок Крессе. Мадам Элиабель загоняла служанку и вызвала шестерых соседей-крестьян для поденной работы. На мытье полов не пожалели воды, расставили столы, словно готовилась свадьба, по обеим сторонам камина сложили охапки дров; конюшню застлали свежей соломой, подмели двор березовой метлой, а в кухне на вертеле уже жарились целиком барашек и молодой кабан, в печь посадили пироги; и по деревне прошел слух, что Крессе готовится к встрече королевского посланца.
Воздух был морозный, легкий, и скупое январское солнце играло на голых ветвях, роняя в дорожные лужи капельки света.
Гуччо, в плаще, подбитом дорогим мехом, в широком зеленом капюшоне, кончик которого свисал ему на плечо, приехал ближе к полудню верхом на прекрасном сытом гнедом коне в наборной сбруе. За ним следовал слуга, тоже верхом на лошади, и за версту чувствовалось, что едет человек богатый.
Мадам Элиабель и оба ее сына вышли навстречу гостю в праздничных одеждах и буквально очаровали его своим приемом. Во всем ему виделись добрые предзнаменования: и в богатом убранстве стола, и в усердии слуг, и в нежных объятиях мадам Элиабель, и во всеобщей радости при встрече. Само собой разумеется, Мари посвятила семью в их замыслы, и, конечно, все теперь радуются. Здесь знают, зачем он явился, и обращаются с ним уже как с женихом. Один только Пьер де Крессе казался смущенным.
– Добрые мои друзья, – воскликнул Гуччо, – как же я рад вновь с вами увидеться! Но не стоило входить ради меня в такие расходы. Обращайтесь со мной как с родным.
Слова эти не понравились Жану, который обменялся с матерью многозначительным взглядом.
За время разлуки Гуччо сильно переменился внешне. Правда, после неудачного падения он слегка приволакивал правую ногу, но это придавало его походке какое-то высокомерное изящество. За те месяцы, что он провалялся в больнице, он повзрослел, как сразу взрослеют юноши, он даже вырос чуть ли не на целый фут, черты стали резче, а лицо обрело серьезное, более строгое выражение – естественный след тяжелых физических страданий. Он вышел из юношеского возраста и приобрел облик мужчины.
Ничего не потеряв из былой самоуверенности, даже, напротив, укрепившись в ней, Гуччо теперь без особых стараний со своей стороны внушал к себе уважение. Его французская речь стала чище: меньше чувствовался итальянский акцент, говорил он медленнее, чем прежде, хотя не избавился от привычки жестикулировать при разговоре.
Гуччо оглядывал стены замка с таким видом, словно уже стал его хозяином. Он осведомился о планах Пьера и Жана. Не собираются ли они ремонтировать замок? Какие намереваются произвести улучшения, чтобы приспособить свое жилище к требованиям современной моды?
– В Италии я видел, – разглагольствовал Гуччо, – расписные потолки, они очень бы здесь подошли. Вы не думали о том, чтобы переделать вашу мыльню? Нынче их делают небольшого размера, что много удобнее, и, на мой взгляд, забота о чистоте тела просто необходима для порядочных людей.
Под этими словами подразумевалось: «Я готов оплатить все расходы, ибо так я привык жить». У Гуччо имелись также свои соображения насчет меблировки, насчет цветных шпалер, от которых в комнатах станет веселее. Слушая Гуччо, Жан начал не на шутку злиться, да и толстяк Пьер находил, что гость слишком торопит события: сам едва явился, а на словах уже успел переделать все их жилье.
Гуччо сидел у Крессе уже полчаса, а Мари все еще не показывалась. «Может быть, – думал он, – мне сначала нужно было бы объявить…»
– Буду ли я иметь удовольствие видеть мадемуазель Мари? Надеюсь, она составит нам компанию во время обеда.
– Конечно-конечно, она одевается, сейчас она сойдет, – ответила мадам Элиабель. – Только предупреждаю, вы найдете в ней большие перемены: она вся под обаянием своего нового счастья.
Гуччо поднялся с места, сердце его забилось, а смуглое лицо потемнело еще сильнее. В тех случаях, когда другие краснели, он становился темно-оливковым.
– Вот как? – воскликнул он. – О мадам Элиабель, как же вы меня обрадовали.
– Да и мы все, мы тоже рады похвалиться
