Но, может быть, и не только покраснеть придётся потомкам тех варваров, которые неистовствовали в Пекине... Кто может знать будущее?
Быстро летит бесконечное время.
Заглянем же хоть на мгновение за завесу грядущего. Для грёзы всё возможно, для фантазии нет пределов. Заглянем и расскажем о том, чего, может быть, никогда и не будет, но что, однако, вполне может быть...
Всякие, даже самые ужасные, раны затягивает время. Пекин уже не в развалинах. Он гордо, как и его старшая по несчастью сестра — Москва, — поднялся из пепла и руин. Поднялся он ещё более красивым и ещё более величественным, чем был прежде.
Но это уже не прежний Пекин, не прежний город садов.
Резко изменилась вся картина. Пекина не узнать.
Запретный город обращён в неприступную крепость. Отовсюду с его стен смотрят мрачные жерла пушек, готовых в одно мгновение смести всё вокруг. Запретный город также безмолвен и безлюден, как и в прежние времена, но именно в этом безмолвии чуется некая непонятная угроза; чуется, что за этими стенами кипит неустанная работа, грозная работа!
На тех самых площадях, где когда-то кувыркались, ломались и кривлялись полусумасшедшие боксёры, воображавшие, что «дух» может защитить и спасти их от пуль и штыков, происходят упражнения совсем другого рода.
С самого рассвета и до поздней ночи там проводятся теперь парады и учения новых защитников Китая реформированных в устройстве войск.
О, китайцы — большие практики!
Что в Европе не только сносно, но даже, пожалуй, хорошо это организация военных сил. Над тем, как истреблять себе подобных в возможно большем количестве, много подумали и много потрудились гуманные европейцы. Им удалось создать если не храбрых, честных воинов, то такие уставы и правила, при которых организация военных масс близка к идеалу.
Эту организацию и переняли целиком практичные китайцы.
Всякое бедствие всегда в будущем имеет свою хорошую сторону.
После грозных, нежданных пожаров ветхие строения заменяются новыми, лучшими, с более совершенным устройством. После несчастной войны, которая для государственного организма то же, что и пожар, невольно выступают наружу скрытые дотоле тёмные и нежелательные стороны быта, поломки и недостатки в той машине, которая приводит в движение жизнь народа.
Так вот было и с Китаем после несчастной войны 1900-го года. Поняли все в Китае — от правителя до самого последнего кули, — что если приходится жить с волками, то и выть приходится по-волчьи, что пресловутое «непротивление злу» — это непроходимая ложь, совершенно несвойственная природе человека; поняли, что если бьют кулаком, то необходимо не подставлять под удары шею или спину, а отвечать на них ударами же.
Но довольно ужасов... Довольно будущего. Перейдём к настоящему.
Не весь же Китай в этом настоящем попал под европейскую власть. Есть и в его пределах такие места, где не льётся кровь людей и где побеждённые не проклинают, а благословляют победителей.
Православная церковь полна богомольцами. Посередине её на высоком катафалке гроб с чьим-то прахом. Свершается заупокойная обедня. Служит сам преосвященный.
Но что за диво! В этом соборе множество людей, которых по внешнему виду нельзя признать за православных. Жёлтые лица с дряблой кожей, раскосые глаза, выдавшиеся скулы, длинные за пояс — косы. Они не молятся, но все стоят на коленях.
Да это же китайцы! И в православном соборе, во время архиерейского служения... Может ли это быть?
У гроба огромный венок с жёлтыми и белыми лептами цвета национальный китайский и траурный...
То, что сейчас описано здесь, происходило в середине ноября прошлого года в Благовещенске, при погребении гласного благовещенской думы Семёна Павловича Бусыгина, скоропостижно умершего от кровоизлияния в мозг.
В те знаменательные дни, когда начались пресловутая осада и бомбардировка Благовещенска, Бусыгин был в числе немногих, отстаивавших китайцев-благовещенцев. Благодаря его энергичному вмешательству многие из них не только спасли свою жизнь, но даже не пострадали нисколько и сохранили своё имущество.
И вот когда человека не стало, добро, оказанное им ближнему, не осталось без вознаграждения. Мало собралось благовещенцев, даже из числа гласных благовещенской думы, чтобы отдать последний долг усопшему, но зато сошлись те, кого менее всего можно было ожидать в стенах православного храма.
Пришли китайцы-«язычники», принесли венок и выстояли на коленях всё богослужение, которое совершал преосвященный Иннокентий. Из храма громадной толпой они проводили до могилы прах усопшего, и многие из них плакали.
Семён Павлович Бусыгин был простой, бесхитростный русский человек. Он творил своё доброе дело, не ожидая никакой награды. А разве это не величайшая награда для каждого человека, когда уже после его смерти сделанное им не погибает, а заставляет трепетать благодарностью сердца облагодетельствованных?
Посмотрим дальше.
Мергень, Цицикар, Гирин, Мукден, Ляо-Янь — заняты русскими войсками.
Однако был ещё один пункт, на который почему-то не было обращено внимания, и там никого русских не было.
Это — Синь-Дзинь-Тин, самая древнейшая из всех столиц Китая. Очень древним город, колыбель Маньчжурии. В нём есть императорские усыпальницы, превосходящие на несколько веков древностью усыпальницы Мукдена. Значение Синь-Дзинь-Тина как древнейшей столицы подтверждается тем, что правителем его — фудутуном — обыкновенно назначался один из родственников самого богдыхана.
Полковник Мищенко, тот самый, который совершил со своим отрядом геройское отступление от Ляо-Яня, а потом прославил своими подвигами Россию, сперва под Ин-Коу, а затем во время похода на Мукден, вдруг получил от фудутуна Синь-Дзинь-Тина слёзное послание.
Фудутун сперва горько жаловался на то, что русские забыли и его, и город, а затем горячо просил полковника прийти поскорее, потому что разбежавшиеся после погромов китайские солдаты грабят город, убивают мирных жителей и вообще страшно бесчинствуют. Вся надежда фудутуна и горожан возлагалась на русских, только в их помощи виделось спасение.
Что-то до сих пор не слышно было, чтобы с подобными просьбами обращался к графу Вальдерзее кто-либо из градоправителей Печилийской провинции, а ведь и там разбежавшиеся солдаты и боксёры занимались грабежами и насилием.
Впрочем, в подобных просьбах не было надобности; европейские войска при первой возможности шли сами и... грабили мирных жителей ещё активней, чем боксёры.
Полковник Мищенко, получив эту просьбу, немедленно сформировал отряд из 300 человек лёгкой конницы и полубатареи и вышел из Мукдена. Путь был нелёгкий. Приходилось идти горами, и стоял такой мороз, что один из нижних чинов отморозил себе на ноге палец. На всём своём пути отряд гнал, как стада баранов, банды китайцев, принадлежавших к рассеянной китайской армии. Эти храбрецы, превосходившие русский отряд в несколько раз по численности, всегда улепётывали при первом приближении русских.
