табака, когда в комнату вошла возбужденная и шумная Афо.
— Куда вы ездили с Оганесом? — со слезами в голосе спросила она, облокотившись руками на стол.
— Оганес вернулся, я видел, — предупредительно сообщил Серго, — лошадь с собой пригнал. Такую красивую лошадь! — Бригадир покрутил головой и зацокал языком.
— Разрушила мой дом эта лошадь! — со злостью крикнула Афо. — У Оганеса разум унесла эта лошадь. Двенадцать баранов из стада отдал он за нее! Это поступки разумного человека? Я к тебе пришла, Овсеп. Ошибся Оганес, очень ошибся. Растолкуй ему ошибку, поправь дело.
Овсеп сморщил лицо.
— Ты ступай, — сказал он Серго, — мы потом все обсудим.
Он поднялся и закрыл за Серго дверь, но в комнату, помимо желания его, протиснулась Арус.
— Ах, Афродита, Афродита, — сказала она, — не очень ты уважаешь своего мужа! На все село слышно, как кричишь об его ошибках.
Арус часто называла жену Оганеса полным именем, которое ей дали при рождении. Афо при этом всегда настораживалась. Сейчас она с удовольствием ответила бы: «А ты, ничья жена, сперва сумей заполучить себе хоть какого-нибудь мужа, а уж потом учи других!» Но Афо знала, когда надо сдержаться, и сдержалась.
— Я не куда-нибудь пришла, — ответила она с достоинством, — я к старшему партийному товарищу пришла за советом. Человека поправлять надо. Пусть Оганеса в райком вызовут, пусть ему внушение сделают.
— Где, говоришь, он баранов взял? — угрюмо спросил Овсеп.
— У Мартироса, на кочевке, — охотно ответила Афо.
— Нет, Афо, милая, тут не внушением пахнет, — опять вмешалась Арус. — Тут дело серьезно. Хорошо, если только с председательства снимут. А если под суд отдадут? Будешь мужу в тюрьму передачи носить?
Арус и мысли не допускала, что Оганес в чем-то виноват. В его поступках не могло быть ничего корыстного, недостойного. Это Арус знала твердо. Все остальное не имело для нее значения. Но ей доставляло удовольствие дразнить Афо. Арус с усмешкой наблюдала, как испуганно глянули черные глаза, как щеки и шея Афо покрылись красными пятнами.
— А что ты думаешь, за такие дела и жена отвечает, — продолжала она, не обращая внимания на то, что Овсеп предостерегающе и строго сказал ей: «Брось, Арус!» — и не замечая, что дверь за ее спиной открылась и вошел Оганес.
— Моего мужа в тюрьму? Чтоб у тебя язык отсох! — не выдержала наконец Афо. Она растерянно огляделась и, увидев Оганеса, бросилась к нему: — Ты слышишь, что она говорит?! Ты слышишь?!
— Какие у тебя здесь дела? Ступай домой!
— Почему у меня не может быть здесь дел? Я тоже на государственной работе, — огрызнулась Афо. — Смотри, Овсеп, он слова не дает мне сказать!
Овсеп поднял глаза и коротким движением головы указал Афо на дверь. «Я тут как-нибудь слажу твое дело», — расшифровала Афо этот жест и, скорбно опустив голову, вышла из комнаты.
Арус шагнула к стене и опустилась на стул с тяжелым чувством непоправимости того, что произошло.
Оганес, не глядя на нее, подошел к столу Овсепа.
— Вот так, Овсеп, — сказал он, — живешь рядом с человеком, работаешь вместе не день, не два. Думаешь — он тебе товарищ, опора твоя в трудный час. А выходит — чуть что не так, этот товарищ первый кричит: «В тюрьму его!» За твоей спиной кричит. Ты мне скажи, Овсеп: можно свой труд делить с таким человеком?
Начал он тихо, а последние слова почти кричал. Что Арус могла ему сказать? Как объяснить? С трудом встала она со стула и вышла из комнаты.
— Это ты напрасно, Оганес, — тихо сказал Овсеп. — Совсем тут другое дело было…
Оганес будто не расслышал. Он подошел к окну и стал смотреть вниз, на село.
— Ты что, лошадь купил? — спросил Овсеп.
— Купил. Дальше что? — вызывающе ответил Оганес.
— Твое дело. Только каких овец за нее отдал? Афо говорит — из стада взял.
Оганес невесело усмехнулся.
— Эх, Оганес! — с горечью сказал он. — Кто у тебя спросил, о чем болит твое сердце? Жена спросила? Друг спросил? Всю жизнь мы с тобой рядом, Овсеп. Чего ты боишься? Думаешь, колхозных овец я забрал? Не бойся, мне Мартирос своих дал.
— Нет у Мартироса двенадцати овец.
— А ты все знаешь? И сколько у кого овец знаешь?
Овсеп молча наклонил голову.
— Он мне и Мисака овец дал, и Каро овец дал. Считай, считай! — устало сказал Оганес.
Овсеп вытащил из кармана потемневший деревянный портсигар и достал папиросу. Долгое время мужчины молчали.
— Ай, Оган! — проговорил наконец Овсеп, затушив папиросу. — Теперь ты сам скажи: разумно это? У нас столько дел, столько забот, а ты увидел блестящую игрушку и все забыл…
— Что я забыл? Ничего не забыл, — ответил Оганес. — Эта лошадь не игрушка. Породистая лошадь. Золотая масть. Как картина она красивая!
— Красивая, — повторил Овсеп. — Погнался ты один раз за красотой — что хорошего увидел? — Он вздохнул, посмотрев на понурую фигуру Оганеса, и опять заговорил своим негромким, глуховатым голосом: — А лошадь должна быть лошадью. От нее работа требуется — хоть от черной, хоть от золотой. Разве она лучше будет бежать, быстрее повезет тебя оттого, что золотая?
— Никак она меня не повезет, — горько ответил Оганес, — не может она везти. Больная лошадь. Задыхается. Запал у нее.
Афо знала, что в конце концов она все уладит и все будет так, как ей угодно. Недаром отец Афо, лучший в городе специалист по ремонту керосинок, говорил про дочь: «Моя Афо троих сыновей стоит. Глубокий разум имеет…»
То, что Оганес вторую ночь не спал дома, — тоже к лучшему. Афо знала, что он ночевал в табачной сушильне. Урона для жены в этом нет, а Оганес теперь настолько виноват, что у него на голове хоть орехи коли. Зато когда вечером явился с кочевок пастух Мартирос, Афо поговорила с ним с глазу на глаз.
Мартирос принес в дар Афо связку форели. Пастухи ловили ее в горных реках руками. Он сокрушенно справлялся, точно ли помнит Афо, сколько баранов у нее было и сколько она забрала. А то председатель задает вопрос: сколько в стаде его баранов? А пастух как потерянный стоит перед ним. Очень неудобно получилось!
— Ты передо мной спектакля не разыгрывай! — раздраженно накричала на пастуха Афо. — Неудобно ему было! Ты не за этим пришел. Ты за деньгами пришел, а денег не получишь. Если ты честный, порядочный человек, то сказал бы: «Не покупай, Оганес, лошадь». А ты перед председателем в хорошем свете хотел себя выставить, баранов ему отдал. Вот теперь пожалеешь.
— Что лошадь! — вздыхал Мартирос. — Лошадь хорошая — почему не купить? Ну, мое имущество — черт
