если фашизм, либо комбинация нескольких видов фашизма, завоюет весь мир, обе эти надежды умрут. В Англии мы недооцениваем эту угрозу, ибо наши традиции и внушенное прошлым чувство безопасности привили нам сентиментальную веру в то, что в конце концов все наладится, а то, чего мы больше всего боимся, никогда не произойдет. Воспитанные на протяжении сотен лет на литературе, в которой Справедливость всегда торжествовала (в последней главе), мы полуинстинктивно верим, что в конечном счете зло само себя погубит. Пацифизм, например, построен главным образом, именно на этом предположении. Не противьтесь злу и оно как-нибудь себя уничтожит. Но почему собственно? И где доказательства, что так именно будет? Какими образом рухнет современное индустриальное государство, не будучи завоевано извне вооруженной силой?
Возьмем, например, восстановление рабства. Кто двадцать лет назад мог себе представить, что в Европу вернется рабство? И вот, под самым нашим носом рабство восстановлено. Ибо исправительно-трудовые лагеря, созданные в Европе и Северной Африке, в которых поляки, евреи и политические заключенные всех рас строят дороги и осушают болота – это проявления самого обыкновенного рабства. Единственное, что пока еще не разрешено – это покупка и продажа рабов по одиночке. Во всех других отношениях, – возьмем, например, разлучение членов семьи, – положение, пожалуй, хуже, чем в свое время на хлопковых плантациях Америки. Нет никаких оснований думать, что это положение вещей изменится, пока сохраняется хотя бы один тоталитарный режим. Мы не можем предвидеть всех последствий этого факта, ибо сохраняем некую мистическую веру, что режим, основанный на рабстве, должен рухнуть. Достаточно, однако, сравнить время существования древних рабских империй и современного государства. Цивилизации, основанные на рабстве, существовали по четыре тысячи лет.
Когда я думаю об античном мире, меня больше всего пугает то, что сотни миллионов рабов, на спинах которых выросли целые цивилизации, не оставили после себя никаких следов. Мы не знаем даже их имен. Сколько имен рабов знаем мы во всей истории Греции и Рима? Мне приходят на ум два, может быть три. Спартак и Эпиктет. Кроме того, в римском зале Британского музея есть стеклянный кувшин с именем мастера на дне: – «Felix fecit». («Сделал Феликс»). Мне кажется, я вижу этого Феликса (рыжего галла с металлическим ошейником), хотя вполне возможно, что он не был рабом. Остается только два имена, которые я знаю наверняка и, может быть, кто-нибудь сможет вспомнить еще несколько. И это все. Остальные исчезли, не оставив по себе ничего.
5
Главной силой, сопротивлявшейся Франко, был испанский рабочий класс, прежде всего члены городских профсоюзов. В перспективе, важно помнить, что – именно в перспективе – рабочий класс останется наиболее последовательным врагом фашизма, потому что именно рабочий класс может выиграть больше других в результате разумной перестройки общества. В отличие от других классов или прослоек, рабочий класс невозможно подкупать до бесконечности.
Говоря это, я не собираюсь идеализировать рабочий класс. В долгой борьбе, начавшейся после русской революции, именно рабочие были побеждены, и трудно спорить с тем, что это была их собственная вина. В разное время, в разных странах, с помощью неприкрытого, незаконного насилия громили рабочее движение, а их товарищи по классу за рубежом, теоретически связанные с ними узами солидарности, смотрели сложа руки и не вмешивались. Кто может поверить в классовую сознательность пролетариата после событий минувших десяти лет? Английскому рабочему классу резня товарищей в Вене, Берлине, Мадриде, или в любом другом месте может показаться менее интересной или менее важной, чем вчерашний футбольный матч. Но это не меняет того факта, что рабочий класс будет продолжать сражаться с фашизмом и после того, как другие поднимут руки. После захвата нацистами Франции, часть интеллигенции, в том числе и левой, сдалась. Странно, многие интеллигенты, громче всех выкрикивающие антифашистские лозунги, впадают в пораженчество при первом же ударе. Они достаточно дальновидны, чтобы понимать, как малы их шансы на успех, а к тому же их можно подкупить. Ведь недаром нацисты находят нужным подкупать интеллигенцию. С рабочим классом дело обстоит наоборот. Недостаточно образованный, чтобы разобраться в лживости посулов фашизма, он легко попадается на удочку; но рано или поздно снова вступает в борьбу. Рабочие вынуждены бороться, ибо на собственной шкуре убеждаются в обмане, жертвой которого они стали. Чтобы навсегда переманить на свою сторону рабочий класс, фашизм должен был бы повысить его жизненный уровень, чего он не может, а пожалуй и не хочет сделать. Борьба рабочего класса напоминает жизнь растения. Растение слепо и лишено сознания, но того, что оно знает – достаточно, чтобы, не переставал, тянуться к свету, и оно будет это делать, несмотря на все препятствия. За что борются рабочие? Просто-напросто за приличную жизнь, которая, – в чем они все больше и больше убеждаются, – стала технически вполне возможной. Они не всегда отдают себе ясный отчет в своих целях. В течение некоторого периода народ Испании сознательно шел к цели, которая казалась ему достижимой. Простые люди нутром чувствовали, что республика им друг, а Франко – враг. Народ знал, что он прав, ибо он дрался за то, что мир ему был должен и мог дать.
Необходимо помнить об этом, чтобы правильно понять суть Испанской войны. Когда думаешь о жестокости, грязи и бессмысленности войны – а в этом случае также и об интригах, преследованиях и лжи – впадаешь в соблазн сказать: «Обе стороны хороши. Я нейтрален». На деле же такой нейтралитет немыслим, и вряд ли может быть война, в которой неважно, кто победит. Почти всегда одна сторона выступает, в большей или меньшей степени, за прогресс, другая – за реакцию. Ненависть, которую испанская республика вызывала у миллионеров, герцогов, кардиналов, богатых гуляк, закоренелых консерваторов и им подобных, говорит сама за себя. По сути своей это была классовая война. Если бы республика одержала победу, это помогло бы делу простого народа в других странах. Но республика была разбита, и рантье всего мира потирают руки. В этом суть. Все остальное – лишь праздная болтовня.
6
Исход Испанской войны был решен в Лондоне, Париже, Риме, Берлине, но во всяком случае не в Испании. Осенью 1937 года все, у кого глаза были на месте, поняли, что республиканское правительство не сможет победить, если не произойдет радикальных изменений в международном положении. Решение Негрина и других продолжать войну было, вероятно, в какой-то мере связано с ожиданием мировой войны, которая действительно вспыхнула, но только не в 1938 году, а в 1939. Отсутствие единства в рядах республиканцев,
