― Нет! ― закричал он и с такой силой хлопнул Грегорио по плечу, что тот опрокинул чернильницу. ― Наша собственная компания! А Николас согласился?
― Он пока не знает, ― отозвался стряпчий. ― Я хотел, чтобы мы все решили заранее. Кто еще?
Асторре нахмурился.
― Так вы же потребуете денег!
― Разве ты захочешь оставить девочек одних? ― спросил его Грегорио. ― Если желаешь войти в новую компанию, то твой взнос будет оформлен как заем, а обратно ты получишь его с прибылью. Однако, единственный из всех, ты можешь вести дела в обеих компаниях. Приглядывай за тем, что творится в Брюгге, получай там жалованье, а к нам возвращайся, когда понадобится, на контрактной основе.
― Именно это я и имел в виду, ― с довольным видом подтвердил Асторре.
― А ты, Грегорио, тоже станешь ведущим пайщиком? ― поинтересовался Юлиус.
― Нет, я хочу быть наравне со всеми, не считая Николаса. Сестры Шаретти во мне больше не нуждаются. Поэтому если вы примете меня, то я готов.
― Еще бы мы тебя не приняли! А ты, Джон? Нам ведь без тебя не обойтись.
Легрант покачал головой.
― Все это как-то слишком быстро… Даже не знаю, смогу ли я с вами поладить.
Годскалк заулыбался и, заметив это, Грегорио добавил:
― Все равно я считаю тебя одним из нас. Или можешь присоединиться чуть позже. Если только вся эта затея тебя не слишком пугает.
― Скорее наоборот, ― заметил священник. ― А меня вы готовы нанять? Партнером я, конечно, не стану…
― Я так и думал. Но ответ ― да Тоби?
― Он не согласится, ― заявил лекарь. ― О чем вы вообще думаете? Торговля его не интересует. Это игра, способ побеждать глупцов на их собственном поле. Если что им и двигало, так только чувство долга перед демуазель. Теперь ее больше нет. Он либо решит, что с него довольно, либо станет вторым Пагано Дориа.
― А зачем, ты полагаешь, Грегорио задумал все это? ― спросил его Годскалк.
― Потому что он не знает Николаса. Конечно, он пытается помочь. Ты вот тоже думал, что сможешь помочь, когда пытался удержать Николаса, чтобы тот не вздумал играть в Господа Бога, устраивая будущее Катерины. И ты видел, что произошло? Он решил сыграть в Господа Бога с самим Богом.
― Не преувеличивай, ― велел священник.
― В течение нескольких недель у него была вся власть выбора. Будущее последнего императора Востока… Он был вынужден оценить достоинства одной из величайших мировых цивилизаций, смеси римских, восточных и греческих традиций, которые не существуют нигде больше. Мир Византии, сохранявший римское наследие и классическую культуру на протяжении веков и сузившийся до размеров крохотной нелепой империи с ее красотами, банными мальчиками и философами… И против всего этого ― туркменская орда. А против них обоих ― Оттоманская империя, враг всего, во что верит христианская церковь…
― Тоби, ― начал Годскалк.
― Ты можешь что-то ответить на это?
Лекарь повернулся к Грегорио.
― Знаешь, что самое смешное? Николас уже в курсе. Нам сообщили об этом в Модоне. Залежи квасцов в Тольфе наконец были обнаружены, и прибыль от них пойдет на крестовый поход, чтобы освободить Восток от турков. Заставляет задуматься, не правда ли? Мы с Николасом обнаружили это месторождение много месяцев назад. Если бы мы отправились с этой вестью к папе, вместо того чтобы принимать деньги Венеции за молчание, вероятно, Трапезунд бы уцелел. Людовико да Болонья с остальными посланцами вернулся бы обратно с золотом, кораблями и солдатами, и христианский мир был бы спасен.
― Мы это обсуждали, ― возразил Юлиус. ― В ту пору открыть правду было невозможно. Никто в Европе не стал бы нас слушать. Они были слишком заняты, сражаясь друг с другом. Впрочем, междоусобицы продолжаются по-прежнему. Николасу это известно. Боже правый, ты говоришь так, словно он какой-то евангельский апостол, а не простой подмастерье из красильни. Он лишь сделал то же самое, что все торговцы делают каждый день: внимательно обдумал все возможности, выбрал ту, которая показалась самой выгодной, и сделал все необходимые шаги, чтобы добиться цели.
― А Катерина?
― Ну… ― сердито начал Юлиус.
Годскалк покачал головой.
― Нет, Тоби прав. По крайней мере, в этом отношении Николас действовал не как торговец. Он знал, какая ответственность лежит на нем, и в одиночку нес это бремя столько, сколько мог. После чего у него хватило здравого смысла и отваги обратиться ко мне. Если его следует винить в происшедшем, то я виноват не меньше. Вот почему я утверждаю, что он не станет вторым Пагано Дориа и не пойдет легким путем. Хотя Тоби предупреждает нас не зря. Если Николас войдет в эту новую компанию, то ожидайте неприятностей. Он не станет принимать ее всерьез. Компания не станет главным делом в его жизни, на радость прочим вкладчикам: у него слишком много других дел.
― Тем более, что он теперь свободен, ― добавил Грегорио.
Никто не сказал ни слова. Наконец Юлиус произнес:
― Ну и пусть. Он умеет радоваться жизни. Я лично не собираюсь толстеть за письменным столом, с учетными книгами. Предлагаю топить его в канале, пока он не согласится. Который час? Он должен скоро вернуться.
― Навряд ли, ― покачал головой Годскалк.
* * *
Встреча в Коллегии продлилась целый час и прошла именно так, как и ожидал Николас. Он предвидел, что его попросят остаться в Венеции, но кроме того, ему предложили в дар великолепный особняк на Большом Канале, чуть ниже моста Риальто, рядом с палаццо Бембо. Семейства Бембо и Корнер, которым прежде принадлежал дом, разумеется, были в родстве между собой, а также с супругом Виоланты Наксосской.
Перед уходом Синьория снабдила его почетным эскортом, не слишком большим, ибо в Серениссиме преступников оставалось совсем немного, да и те слишком страшились правосудия. Стражники вели его по улицам, которых Николас не узнавал, и он был рад немного пройтись в тишине и как следует поразмыслить над всем происшедшим. Мариана скончалась, не дождавшись мужа, и всех его даров, и того будущего, которое он надеялся ей преподнести. Мир опустел; и Николас остался в нем один.
Ночью Венеция казалась совсем непохожей на Брюгге, и это было приятно. В мыслях фламандец перебирал воспоминания о Мариане и думал об оставленном ею письме, которое пока так и не смог заставить себя прочесть. Над головой прохожих фонари высвечивали чужие комнаты с резными раскрашенными потолочными балками и картинами и гобеленами на стенах. Освещенные окна создавали в ночи особый узор: окна готические, окна в обрамлении колонн, окна, забранные решетками. На ступенях и на причалах лежали густые тени. Отблески света играли на мозаиках, которые чуть заметно мерцали во тьме. Чайка пролетела в луче света, словно огромная ночная бабочка, и устремилась к плещущей воде канала, по которому одна за другой проплывали лодки.
