уст. Семя совсем не ощущало их вкуса.
Брат Клеменс коротко улыбнулся.
– Вера, Иеварус. Вера. Только вера могла излечить меня от слепоты. Если честно, я не ожидал, что Далила явится сюда так скоро. Она должна была стать моей последней жертвой, настоянной на сладостном горе, – протяжно растолковывал брат Клеменс. – Те Скитальцы в театре тоже воплощали образ веры, полный силы. Но вере Ясмин не было равных. Как и сокровенной любви, которую таила в сердцах семья простых тружеников. А Далила… – Он помотал головой. – После смерти родных она тебе ни к чему. Попомни мое слово, горе выест ее изнутри.
Иеварус не произносил ни слова, холодно наблюдая. Раненый монах продолжил.
– Я заблуждался на твой счет. Все-таки тебе открыто великое будущее. Я дам куда больше, чем Далила. Предоставлю все, что пожелаешь. Ты же стремишься обрести свою суть, да?
– Ты ошибаешься. Далила, Нора и остальные частицы многому меня научили. Далила, несмотря на горе, испытывает сочувствие. От Норы исходит ярость, но она воплощает надежду – не свою, а тех, кто ее окружает. Моей яростью стал Хрома, и раз воля так стремится ее обуздать, значит, не просто так. – На этих словах его руки с тонкими длинными пальцами вновь вытянулись к брату Клеменсу.
Медальон вспыхнул насыщенным желтым.
– Что ж, ладно. Ладно! Тогда я стану твоим страхом!
– Этого я и хочу.
Разделывая престарелого монаха на куски, Семя с холодным любопытством вслушивалось, как он вопит, и сравнивало с Далилой. Звериный, бешеный крик поднимался из недр нутра – оттуда, где так расцвела неподдельная агония. Иеварус напоминал ребенка, который отрывает крылья стрекозе.
Вначале он отделил пальцы. Монах заверещал на весь лес. Как Далила? Нет, не совсем. Трещали кости, хрустели, ломаясь, суставы, лопались надвое натянутые кожа и плоть. Муки были беспредельны, однако Далила выплескивала отчаяние несколько иначе.
Дальше Иеварус пустил в дело волосы – те, отвердев, пронзили кожу брата Клеменса.
Нет. Этот крик совсем не похож.
Тело монаха стало для Семени диковинной игрушкой, музыкальным инструментом из плоти и костей, который можно истыкать, покуда не отыщешь нужную ноту. Иеварус играл на нем совершенно невозмутимо, без тени удовольствия и угрызений совести.
– Вы все чудовища! Все чудовища! Я был прав! – визжал брат Клеменс. Обезумев от боли, он переходил с пронзительного рева на смех и обратно.
Иеварус тщетно испробовал все. Оставалось только вырвать монаху пламенные глаза.
Из опустевших глазниц брызнули кровавые слезы, и в этот момент Вдохновенный убийца разразился воплем вселенского отчаяния – в точности как Далила. Он был преисполнен боли от страшной невосполнимой потери, и поверхность медальона тут же окрасилась в чистейший и ярчайший желтый.
Эпилог
Частью обычаи Владык непостижимы для смертных. По слухам, когда свершается вознесение и Хаар расступается, с утеса отбывает один зеруб с ларцом в виде куба, сотворенным руками Хитродея. Куда лежит его путь, неизвестно.
– Трактат о политике Владык. Бартоломью Чесвик
Дева-матерь вновь провожала Иеваруса сквозь чрево утеса Морниар.
Они шагали по узким высоким коридорам, свитым в запутанный клубок, пока впереди не предстали двойные двери.
Семя было наряжено в церемониальные одежды из эфемерной искристой материи, блещущей, как россыпь бриллиантов в черной пропасти. Шлейф одеяния струился, растекался за Иеварусом по полу коридора и тронного чертога, который оказался за дверями.
На том его конце восседало на внушительном высоком престоле иссохшее тело Верховного Владыки.
При нем находились несколько придворных созданий.
Первая – Сиэли, долговязое существо с фарфоровой маской вместо лица, ныне облаченное в грубую обсидиановую броню и сапоги с загнутыми носами. Колени ее были искривлены, руки отвесно нависали над полом, а жуткая маска ни на миг не отворачивалась от Иеваруса. Напротив расположился Наставник. Он парил у трона над ступенями пьедестала, с любопытством взирая на Семя.
Ближе всего к Верховному Владыке был безголовый червь Сирми, выпускающий из тела руки, в которых держал органы чувств. Одна, извилистая, с зажатыми в кисти глазами, и сейчас торчала на месте головы.
Подле присутствовали еще разве что Эолус, отпрыск юнгблода с шевелящимися рогами и цепким хвостом, и двое Владык-стражей на карауле у входа.
Поступь Семени гулко разносилась по всему помещению. Не из-за громоздкой обуви – Иеварус был бос – а скорее из-за строения самого чертога. Здесь никому и ничему не утаиться от Верховного Владыки: он услышит все.
Иеварус подошел к пьедесталу и остановился. Лишь тогда потусторонний голос монарха нарушил тишину.
– Кровь от крови моей, я исполнил твою волю. Когда око мое зашло и восстала луна, тебя, против наказа, не стало в царстве моем. Низойти к подданным и обрести средь них суть – таково было твое пожелание, когда возвратили тебя ко мне.
Верховный Владыка встал с трона. Свободные концы его кушаков, как прежде, ниспали к полу; драпированное облачение было соткано из ночного неба. Он подошел, позвякивая насыщенными силой ожерельями. Голову венчала пышная грива волос, над которой вздымались загнутые рога и отчетливые зубцы тисовой короны.
Верховный Владыка подошел к Иеварусу, опираясь на могучий посох. Отец был втрое выше отпрыска.
– Поведай, одиннадцатое семя, что открылось тебе? Ибо я верую, что кровь моя не обманет чаяний моих.
Иеварус поднял глаза на отца – повелителя всего и вся, чья власть при том невидима и неощутима. Один его глаз блистал светом солнца, в другом же зияла пустота, оттого просторы Минитрии позади престола были убаюканы седой ночью.
– Смертные – странный народ. Они непостоянны и часто противоречат самим себе. Те, кто испытывает сострадание, порой желают боли другим. Кто обладает сильнейшей волей, все равно гибнут. Кто обрел возможность изменить жизнь, рискуют всем ради бессмысленной мести, а изгои и презренные продолжают бороться за тех, кто изгнал и презирает их. О ненависти мне известно столько же, сколько демону о любви: я понимаю, что это, но самостоятельно постичь ее не могу.
Монарх кивнул.
– Такова наша участь. Мы – высшие создания и сим причудам не подвержены. Лишь те вправе так раздуть пламень свой, чей век недолог. Мы же радеем о развитии. Молви же теперь, что ныне движет тобою.
– Смертные увлекли меня. Своими правилами, укладом жизни. Я хочу, чтобы они жили дальше, хочу узнать, чем завершится их история. Мне любопытно следить за разговорами и за тем, как меняются их отношения, какие битвы оборачиваются победой, а какие – поражением. Я хочу увидеть, к чему приведет их развитие. Столь неутомимый народ, который так любит жизнь, достоин сам определить свою судьбу. – Иеварус потупил
