и студентов, что и сказалось в дальнейшей их жизни. Это явствует из множества мемуаров бывших гимназистов разных эпох. Воспоминания писателя П. Д. Боборыкина вообще-то отмечены печатью некоторой снисходительности к николаевской эпохе, так сказать, примирения с николаевской действительностью, хотя можно говорить и о его попытках встать над узкопартийной оценкой эпохи, которую в его время только ленивый не лягал. Вот что писал он о Нижегородской гимназии конца 40 – начала 50-х гг.: «Начать с того, что мы, мальчуганами по десятому году, уже готовили себя к долголетнему учению и добровольно. Если б я упрашивал мать: «готовьте меня в гусары», очень возможно, что меня отдали бы в кадеты… Целая треть нашего класса решили сами, по четырнадцатому году, продолжать учиться по-латыни, без всякого давления от начальства и от родных…
…Учили нас плохо, духовное влияние учителей было малое… Но нас не задергивали, не муштровали, у нас было много досуга и во время самых классов читать и заниматься чем угодно. Много не учебных книжек, журналов и романов прочитывалось на уроках. И первые по счету (мы сидели по успехам) ученики всего больше уклонялись от классной дисциплины. Уроки они знали хорошо. Сидеть и слушать, как отвечают другие, – скука. Они читали или писали переводы и упражнения для приятелей…
Да и дома приготовление уроков брало каких-нибудь два часа. Тяжелых письменных работ мы не знали.
В результате плохая школьная выучка; но охота к чтению и гораздо большая развитость, чем можно бы было предположить по тем временам…
…К шестому классу гимназии… я сближался с «простецами» и любил ходить к ним, вместе готовиться, гулять, говорить о прочитанных романах, которые мы поглощали в больших количествах, беря их на наши крошечные карманные деньги из платной библиотеки…
Доказательство того, что у нас было много времени, – это запойное поглощение беллетристики и журнальных статей в тогдашней библиотеке для чтения, куда мы несли все наши деньжонки. Абонироваться было высшим пределом мечтаний, и я мог достичь этого благополучия только в шестом классе, а раньше содержатель библиотеки, старик Меледин, из балахнинских мещан, давал нам кое-какие книжки даром…
…Разумеется, мы бросались больше на романы. Но и в этой области рядом с Сю и Дюма читали Вальтера Скотта, Купера, Диккенса, Теккерея, Бульвера и, поменьше, Бальзака. Не по-французски, а по-русски прочел я подростком «Отец Горио», а когда мы кончали, герои Диккенса и Теккерея сделались нам близки…
Наших беллетристов мы успели поглотить если не всех, то многих, включая и старых повествователей, и самых тогда новых, от Нарежного и Полевого до Соллогуба, Гребенки, Буткова, Зинаиды Р-вой, Юрьевой (мать А. Ф. Кони), Вонлярлярского, Вельтмана, графини Ростопчиной, Авдеева…
«Евгений Онегин», «Капитанская дочка», «Повести Белкина», «Арабески» Гоголя, «Мертвые души» и «Герой нашего времени» стояли над этим. Тургенева мы уже знали; но Писемский, Гончаров и Григорович привлекали нас больше. Все это было до 1853 года включительно» (18, с. 45–47).
Вообще при чтении мемуаров иногда создается впечатление, что гимназисты чуть ли не с головой были погружены в чтение и размышления. Вот что писал живший в крохотном провинциальном городишке Царства Польского А. И. Деникин: «В 16–17 лет (6–7 классы) наша компания была уже достаточно «сознательной». Читали и обсуждали вкривь и вкось, без последовательности и руководства, социальные проблемы; разбирали по-своему литературные произведения, интересовались четвертым измерением и новейшими изобретениями техники. Только политическими вопросами занимались мало. Быть может, потому, что в умах и душах моих товарищей-поляков доминировала и все подавляла одна идея – «Еще Польска не сгинэла»… А со мной на подобные темы разговаривать было неудобно.
Но больше всего, страстнее всего занимал нас вопрос религиозный – не вероисповедный, а именно религиозный – о бытии Бога. Бессонные ночи, подлинные душевные муки, страстные споры, чтение Библии наряду с Ренаном и другой «безбожной» литературой…». Деникин в 13–14 лет начал писать стихи и даже посылал их в журнал «Нива» (безуспешно, разумеется), «но в 15 лет одумался; не только писать, но и читать стихи бросил – «Ерунда!». Прелесть Пушкина, Лермонтова и других поэтов оценил позднее. А тогда сразу же после Густава Эмара и Жюля Верна преждевременно перешел на «Анну Каренину» Льва Толстого – литература, бывшая строго запретной в нашем возрасте» (56, с. 24–25).
Представляются весьма любопытными написанные на основе сохранившихся гимназических записных книжек выдержки о чтении из воспоминаний ученика Новочеркасской классической гимназии А. В. Позднеева (родился в 1891 г.). Сначала он пользовался домашней библиотекой отца – преподавателя духовного училища, а затем: «…Я начал образовывать как бы свою персональную библиотеку с каталогом. С 1901 г. (т. е. с 10 лет. – Л. Б.) я стал страстным читателем книг. Сначала это были романы Густава Эмара, Фенимора Купера, Жюля Верна, Майн Рида. В 1904 г., помнится, я с увлечением читал «Всадника без головы» всю ночь и утро, даже не ложась спать, пока не дочитал до конца.
Но в это же время мною был прочитан роман Гончарова. И вообще, с 1902 г. я начал читать художественную литературу XIX века – Гоголя, Жуковского, Загоскина, за которыми последовали и другие. О прочитанных книгах я стал рассказывать товарищам по классу, и некоторые стали брать у меня книги для чтения… В эти и последующие годы папина библиотека снабжала книгами многих моих товарищей по классу…
Учась в 3-м классе, я начал чтение художественной литературы, пытаясь составлять списки отдельных писателей – русских, западноевропейских, славянских. Кроме библиотеки отца, где были сочинения многих русских классиков, я пользовался гимназической библиотекой, где были сочинения ряда писателей, которых дома не было: Шекспира, Островского, антологии славянской поэзии в издании Гербеля…
[В 1905 г.] Настойчиво велось знакомство с литературой. Зимой читаю «Фрегат «Паллада» Гончарова, а затем и все его сочинения. Позже читаю все пьесы Островского. Книг его в библиотеке отца не было, и я брал их из гимназической библиотеки. От Крупских перешел интерес к сочинениям Короленко. А далее идет ознакомление с другими русскими писателями-классиками XIX в.: Достоевским, Писемским, Мельниковым-Печерским, Тургеневым, Григоровичем – все из приложений к «Ниве». Читаю исторические романы Владимира Соловьева, Загоскина, графа Салиаса… В записной книжке этого года находится перечень произведений зарубежной литературы, прочитанных мною: Стендаль, Дюма, Флобер, Золя, Бальзак, Доде, Мопассан, Бурже и т. д. Интерес к зарубежной литературе заставил обратиться к книгам-антологиям по немецкой, английской и французской поэзии, изданным Гербелем. Я списывал имена поэтов, распределял по эпохам и направлениям для установления хронологической последовательности их творчества. В записной книжке находится также список книг, взятых для чтения, куда вошли, например, Натан Мудрый, Лессинг, Хаггард, Данилевский, Даль и Горький».
Таким образом, перед нами уже не просто чтение случайных книг, включая приключенческие, но чтение осмысленное, с попытками вписать прочитанное в историческую канву. Это – 14-летний подросток.
«На лето 1906 г… падает знакомство с произведениями Горького – переход от чтения классической литературы к современной. Это произошло путем чтения небольших книжечек, изданных в Ростове-на-Дону ценой
