блочно-комплексного оборудования. А что это означает? Сокращение сроков монтажа оборудования во много раз. Возможность вести добычу нефти в крупных промысловых районах при сравнительно небольшой численности персонала, а иные объекты вообще обслуживать без людей!
Разве не примечательно то, что за последнее время из сферы производства высвобождено более 12 тысяч человек? А ведь это десятки поселков, которых уже не надо строить, это свободные рабочие руки для других промыслов и районов.
И все же, все же жилья пока не хватает; и острая нужда в развивающемся транспорте, особенно железнодорожном.
В августе 1975 года из Тюмени вышел специальный поезд с тем, чтобы через 27 часов, проделав 700 километров по приобской тайге, через болота, торфяники, преодолев реки Тавду, Иртыш, Юганскую Обь и обскую пойму, прийти в город Сургут. Поезд этот открыл поточное движение по Севсибу — новой важной стальной магистрали страны.
Конечно, все это особая и большая тема. Масштабность ее я почувствовал, оказавшись в июле 1975 года, за неделю до открытия движения на заканчивавшемся строительстве большого моста через Обь, вблизи Сургута.
Мы плыли на небольшом белом пароходе, рассекавшем темноватую воду Оби. Мост казался на горизонте похожим на стальную струну, соединившую берега. Постепенно в чистом воздухе над рекой прояснялись его мощные контуры — десять пролетов, опирающихся на бетонные опоры.
Сургутский мост длиною более двух километров. Один из самых больших в стране. Строительство его, рассчитанное на пять лет, закончилось за четыре с половиной года. Начальник мостоотряда № 29, мой земляк из Днепропетровска Анатолий Викторович Моисеев, мог быть доволен своим коллективом.
Бетонщики, монтажники, плотники отряда, сами выстроившие себе городок около моста, работали в труднейших условиях. В первые годы грузы к стройке приходили только водой. Но сибирская зима долгая. А весной, когда вода становилась «большой», в реке приходилось останавливать работы, рытье фундаментов для опор, которые закладывались на восьмиметровой глубине. Кессоны здесь применялись в самых крайних случаях — это сокращало сроки.
Моисеев до Оби успел поставить три моста на Иртыше. В Сибири он прижился. Он пришел к нам на теплоход — высокий, худой, загорелый, словно бы прокаленный морозами, ветрами, сибирской летней жарой. Рассказывал неторопливо и, слегка щурясь от солнца, поглядывал на мост, Обь, поселок, где его людьми выстроены и школа, и амбулатория, и детский сад, и «все, что надо для жизни», как он сказал.
От Тюмени до Сургута мостостроители воздвигнули ни мало ни много — сорок пять мостов, маленьких и больших. Сам Моисеев за это время получил девять выговоров от главка и один — от министра, а затем... орден «Знак Почета»!
После Сургута мостоотряд № 29 поведет дорогу до Нижневартовска, к Самотлору, а затем — круто на север, в сторону Уренгоя и Заполярья.
Рассказывал обо всем этом Анатолий Викторович как о делах обыденных, естественных для него, будничных, без пафоса и «придыхания», не акцентируя на какой-либо исключительности или самоотверженности его товарищей. И вот эта черта скромности, осознанного глубоко и неуклонно выполняемого долга поражала не меньше, чем размеры моста и сроки его воздвижения.
И невольно подумалось — на сибирских просторах выковываются удивительные рабочие характеры. Здесь в единый гражданственный и психологический сплав особой чеканки сливаются идейная убежденность и непоказное мужество, образованность, скромность и всегдашняя готовность к самым длительным и тяжелым усилиям, к борьбе с природой, трудностями, что и составляет существо настоящего подвига.
Поистине это благороднейшая генерация рабочих людей семидесятых годов.
О Самотлоре в обкоме шел особый разговор. То, что делается здесь, во многом носит характер новаторский. В нефтяной промышленности давно сложились определенные традиции освоения месторождений. С момента их открытия до выхода на оптимальные темпы добычи нефти проходило, как правило, около десяти лет. Но в Западной Сибири такие темпы никого не могли устроить. Новые условия подсказывали и новые пути. Разведчикам нефти было вменено в обязанность за год-полтора, не больше, с момента открытия составить предварительное заключение о целесообразности ввода месторождения в эксплуатацию. Тут же, без промедления, параллельно с разведочным бурением начинается эксплуатационное, строятся трубопроводы. Через два с половиной — три года нефть потоком идет в переработку.
Так было на промыслах Нефтеюганска, Сургута. Но особенно быстрыми темпами развивался Самотлор, всем своим опытом убедительно подтвердив правильность такого подхода.
...Слушая Геннадия Павловича, я вспомнил нашего спутника и гида в Нижневартовске, инженера Наиля Султановича Галеева, который шутливо отрекомендовался нам как «татарский сын русского народа». Он приехал на север из Башкирии, где проработал немало лет, сейчас заведовал одним из отделов в нефтегазовом управлении. Он сказал, что Самотлор это его последняя и самая сильная любовь.
И сам воодушевленный и увлеченный своим рассказом, тем, что видит каждый день, что составляет существо его будничной работы, он в автобусе, глядя на тайгу, болота, строения, проносившиеся мимо, воскликнул: «Самотлор — это же Курская битва девятой пятилетки!»
Сказано это было сильно, с какой-то мощью внутренего убеждения в том, что и сам инженер думает так, и так это есть на самом деле.
Конечно, подобные метафоры всегда относительны. В этой тоже был некий эмоциональный запал, известная доля преувеличения. И все же Галеев как бы врубил эту фразу в мою память. Да, битва, несомненно, ярчайшая трудовая битва современности.
Мы жили в Нижневартовске в уютной двухэтажной деревянной гостинице, неподалеку от «бетонки», днем и ночью заполненной потоком машин, ревом могучих «МАЗов», «КрАЗов», «Татр». Это была «бетонка» кольцевой дороги, как бы передававшей напряженное биение рабочего пульса всего Самотлора, ныне разбуриваемого во всех уголках нефтеносной площади, разбуриваемой уже «под завязку».
В Нижневартовске, как и во всех северных городах Тюмени, стоят телевизионные установки системы «Орбита», стальные раковины, похожие на огромные уши, чутко слушающие небо. Вечерами, с наступлением темноты, загорались экраны телевизоров, передающие «рукопожатие в космосе», стыковку космических кораблей «Союз» и «Аполлон».
И невольно ассоциативно сопрягались в наших ощущениях, сознании, в эмоциональном настрое эти два ряда впечатлений — и от штурма в космосе, и от штурма сибирских недр, от того земного подвига, который мы наблюдали в Самотлоре.
«...И, называя наше время временем великих свершений, мы отдаем должное тем, кто сделал его таким, — мы отдаем должное людям труда», — сказал Леонид Ильич Брежнев с трибуны XXV съезда КПСС.
Чувство сопричастности к истории — сложное и тонкое чувство. Оно редко обнаруживает себя в открытой форме. Ему противопоказана всякая аффектация, как рабочему человеку чуждо выспреннее тщеславие.
