мысли.
* * *
Одной из главных тем для Григория Александровича в 90-е годы была тема своеобразия культуры, а основной исследовательский вопрос, занимавший его, можно, наверное, сформулировать так: как «схватить» это своеобразие, как увидеть то основное, что является стержнем и нервом культуры, то, благодаря чему она выстраивается как некое особое образование, в котором отдельные составляющие согласованы между собой и не могут быть случайными. Именно в этом смысле Шпенглер говорил о неслучайности и согласованности различных и генетически не связанных между собой элементов культуры — например, форм денежного оборота и форм искусства — которые обычное научное мышление, обремененное привычкой к «оправданным», «рациональным» и «научно-обоснованным» классификациям, не стало бы сопоставлять.
Григорий Александрович был одним из тех, кому свойственно заражать своими идеями других. Вокруг него собралась целая группа востоковедов, представлявших самые разные «научные специальности»: здесь были филологи, литературоведы, религиоведы, искусствоведы, историки философии и философы культуры. Не менее разнообразен был и спектр востоковедческих направлений: японистика, синология, индология, иранистика, арабистика, африканистика. С этой группой востоковедов Григорий Александрович создал семинар, который объединял его участников на постоянной основе и действовал сначала в Институте востоковедения РАН, а затем при Институте восточных культур РГГУ и который Григорий Александрович предложил назвать «Построение языка описания культуры». Предложение это было всеми принято[386]. Профессиональная разнородность коллектива во многом способствовала поиску ответа на вопрос: каким образом возможно адекватное постижение иной культурной традиции, выражающей себя в вербальной или невербальной форме (в форме искусства, например)? «Адекватность», разумеется, не понималась при этом как «абсолютная точность» описания и отражения феноменов изучаемой культуры в научных трудах. Адекватное восприятие чужой, «не родной» для исследователя культуры означало для Григория Александровича выявление в ней того, что для нее крайне существенно и неотъемлемо от любых ее проявлений, хотя, может быть, и плохо «заметно» с точки зрения иной культуры, и неучет чего порождает устойчивые — и даже закономерные — ошибки в описании этой культуры. В связи с этим он ставил вопрос о выработке такой исследовательской стратегии, которая помогла бы если не «схватить» фундаментальное и важное основание культуры, то хотя бы приблизиться к пониманию того, где оно располагается и как можно подойти к разговору о нем. Для участников семинара убеждение в том, что такое основание присутствует в любой из так называемых «восточных» культур, отнюдь не было априорным, но вытекало из опыта их многолетней профессиональной деятельности, которая в первую очередь состояла в переводе и комментировании памятников классической «восточной» мысли и была нацелена на то, чтобы сделать понятным русскоязычному читателю воплощенное в тексте мышление, для которого подчас логично и естественно то, что нам таковым не представляется.
Григорий Александрович любил в разговорах добавлять к названию семинара формулу, столь знакомую всем, кто помнит швейные ателье советских времен: «...из материала заказчика». Так в шутливой манере Григорий Александрович выражал едва ли не суть своей концепции: он был убежденным антиуниверсалистом. Культура может быть адекватно описана (в том понимании адекватности, которое разъяснено чуть выше) только на языке, который выстроен из «материала», предоставляемого ею самой, — лишь подобный язык способен учесть фундаментальные черты изучаемой культуры, которые определяют то «особенное» в ней, что не схватывается прямо и непосредственно привычными нам способами рационализации изучаемого материала.
Разумеется, этот антиуниверсализм вовсе не принимал форму простого отрицания языка «западной» культуры, науки и философии, — языка, которым сформировано и в пределах которого выстраивается наше научное мышление. Конечно же Григорий Александрович не хуже своих критиков понимал, что мы «обречены» говорить именно на этом языке, — и, кстати сказать, великолепно этим языком владел. Но там, где другие видели завершение и конец рассуждения, результат, он усматривал только начало, там, как он считал, и заключена подлинная проблема. Проблема в философском смысле этого слова: затруднение, производящее впечатление парадокса, но непременно и настоятельно требующее своего решения. Решение это не могло быть простым, более того, оно не могло быть найдено там, куда вели уже проторенные в науке и философии пути. Эта проблема конечно же находилась и находится на «переднем крае» научного мышления, в области, обещающей напряженные поиски и, вероятно, удачные находки. В том, что такая проблема была поставлена, — безусловная заслуга Григория Александровича.
Как научиться говорить о культуре на ее языке — при том что, если мы хотим быть понятыми в своей культуре, а также в силу нашего научного воспитания, мы не можем говорить ни на каком другом языке, кроме нашего («западного»)? — так кратко выражается суть парадокса. Антиуниверсализм Григория Александровича заключался прежде всего в том, что он принимал его всерьез как проблему. Пожалуй, магистральным направлением ее разрешения было для него то, которое сам он называл «созданием тезауруса культуры». Согласно этому подходу, культура представляет собой системное целое; адекватное описание этого целого достижимо благодаря максимально возможному использованию собственного «материала культуры». «Тезаурус культуры» в понимании Григория Александровича — это самообъясняющий и самодостаточный список ее основных категорий: внутренние перекрестные смысловые связи между этими категориями и образуют объяснение каждой из них.
Конечно же шагом к осуществлению этой цели была последняя крупная прижизненная публикация Григория Александровича — «Китайская культура: Словарь-справочник». Скромный подзаголовок не должен вводить в заблуждение: речь идет о попытке решить серьезную научную задачу. Построение тезауруса культуры, как его понимал Григорий Александрович, должно дать возможность увидеть ту внутреннюю логику, по которой культура выстраивает и воспроизводит саму себя, с удивительным постоянством повторяя существенные моменты этого процесса. Эта внутренняя логика изучаемой культуры не обязательно совпадает с той, что привычна нам и впитана «из воздуха» собственной культуры: одним из образных выражений, схватывающих такие различия, служило для Григория Александровича словосочетание «слепое пятно культуры». Культура может с завидной настойчивостью как будто «отворачиваться» от каких-то сфер деятельности, «не видеть» того, что как будто очевидно и тривиально — во всяком случае очевидно и тривиально для другой (например, для «нашей») культуры. Что такие различия не являются случайностью, что они вызваны не отсутствием успешных попыток развить соответствующие области, а проистекают из действия системных причин и объясняются только всей совокупностью внутренних связей изучаемой культуры, — этот тезис также должен находить свое подтверждение в таком «тезаурусе культуры».
В этом направлении Григорий Александрович работал последнее десятилетие XX в., ставшее и последним десятилетием его жизни. Его идеи вдохновляли и его коллег, не всегда соглашавшихся с ним или оппонировавших ему, но во всяком случае признававших важность его научного поиска. Влияние Григория Александровича было очень существенным и очень плодотворным. Не могу сказать, что мы, работавшие с ним
