вообразить.
Следующие месяцы превратились для молодого лорда Малфоя в кошмар. Зелье серьезно подорвало здоровье Нарциссы, и Люциус вновь не мог спать, боясь, что в любой момент любимая женщина покинет его после приступа тихого удушья или очередного обильного кровотечения. Блондин не смыкал глаз ночью, отслеживал сон супруги, вздрагивал от каждого ее тихого болезненного стона и сходил с ума, если ей становилось хоть немного хуже, а потом накачивал себя бодрящим, чтобы продержаться весь день. Люциус больше не заискивал и не плел паутину лжи в Министерстве, он просто покупал людей, должности, сведения. Он делал все, чтобы закончить с обязательными делами как можно быстрее, и возвращался домой. Но порой бодрящее не справлялось, и тогда молодой лорд проваливался в черные липкие сны-кошмары.
При встречах с Северусом они более не обменивались «комплиментами» внешнему облику друг друга. Оба за какой-то год из молодых и сильных волшебников превратились в собственные тени. И воспитательные мероприятия Темного Лорда уже не могли сделать худе, даже почти не пугали, зато после них только крепла ненависть. Не к магглам, не к магглолюбцам, а к самому Темному Лорду. И сил хватало лишь на то, чтобы скрыть истинные чувства за ментальными щитами.
Октябрь 1981 принес Люциусу то освобождение, которого он уже и не ждал. И ни короткое заключение в Азкабан, ни гигантские штрафы, ни впавший в депрессию Снейп после этих почти двух лет кошмара не могли испортить то чудеснейшее чувство свободы, которое овладело Малфоем на какое-то время. Ровно до тех пор, пока кое-как пришедший в себя Северус не выдвинул предположение, сделанное на основе поведения и туманных высказываний Дамблдора, что Темный Лорд однажды каким-то образом вернется.
С тех пор Люциус жил в бесконечном тревожном ожидании, которое давило на него и близких больше, чем открытое презрение некоторых волшебников или то унижение, которое Малфой ощущал, продавая через гоблинов некоторые семейные реликвии. Но если днем лорд как-то справлялся с собой, то во сне никакие щиты не справлялись с давними страхами.
Опустив голову, мужчина подставил ее под поток воды, желая, чтобы горячие струи выбили из него все ненужные мысли. Напор был достаточно сильным, чтобы через какое-то время заболела кожа, а с болью пришло облегчение.
— Ну и жара! — услышал волшебник внезапно и резко обернулся, взметнув ворох капель по всей ванной комнате. — Люц, тебе настолько холодно? Да ты так сваришься!
Вопреки собственным словам, Нарцисса смело шагнула через бортик высокой громадной ванны, отодвигая шторку, и нырнула под локоть супруга, оказываясь между ним и стеной. Вода тут же огладила ее стройное тело от макушки до самых пяток, волшебница взвизгнула и махнула рукой, меняя и напор воды и ее температуру.
— Сумасшедший, — сообщила она и запрокинула к Люциусу лицо, часто-часто моргая.
Краем сознания лорд отметил, что Нарци впервые за последние несколько лет колдовала без палочки и невербально настолько легко, полностью занятый видом крохотных сияющих капелек на ресницах любимой и ее мягкой игривой улыбки.
— Доброе утро, — невпопад выдохнул он.
— Доброе, — ответила леди Малфой и потянулась к мужу. — Доброе.
* * *
Очень рано в этот день проснулась Гермиона Грейнджер. За несколько месяцев в Хогвартсе у нее так и не появилось толком друзей, а потому не с кем было засиживаться вечерами у камина, и девочка всегда ложилась пораньше. И привыкла вставать на час раньше остальных первокурсников. Это позволяло ей не только на свежую голову пересмотреть свои эссе, но даже переписать одно или два еще до начала завтрака.
Особенно часто девочка переделывала эссе по зельеварению, но пока так и не добилась максимальной оценки по данному предмету. Слова Гарри Гермиона запомнила, но верить рейвенкловцу отказывалась, а потому ее эссе к следующему уроку зелий всегда увеличивались, превосходя нужный объем в полтора или два раза. Но Снейп ее усилий так и не оценил.
«Профессор Снейп», — напомнила себе девочка.
Она всегда контролировала себя и никогда не называла преподавателей вслух неуважительно. И обязательно поправляла других. Но про себя преспокойно пропускала «профессоров» и «мистеров».
— Именно так, — сказала себе девочка и улыбнулась. Ей нравилось чувствовать себя на голову выше всех вокруг, взрослее, умнее и талантливее.
Секунду спустя с губ Грейнджер сползла торжествующая улыбка. Вовсе она не была выше всех на голову. А ведь она так мечтала!
Профессор МакГонагалл предупреждала, что большинство детей так или иначе многое знают еще до поступления от родителей, но если Гермиона будет очень стараться… И Гермиона старалась с самого первого дня. Она читала каждую свободную минуту, вникая в самые разнообразные темы. Да что там! Уже на приветственном балу она смогла вполне сносно поддержать разговор со старостой! И тот не смотрел на нее, как на глупую магглорожденную.
Но как Грейнджер ни пыталась, ей не удавалось то, что у других студентов выходило как-то само собой. Дин, воспитанный магглами, легко влился в компанию гриффиндорцев, без всякого смущения обсуждая с ребятами постарше и футбол, и квиддич, играя в магические игры. Да, у него возникли трудности с обучением, но только в теории, с практикой же Томас справлялся не хуже Гермионы!
Юная волшебница следила и за остальными магглорожденными, а потому прекрасно видела, что ни у кого из них не возникает проблем с адаптацией. Да что там! Джастин с Хаффлпаффа без труда завел более чем чистокровных друзей, а Гарри Поттер, на которого была самая большая надежда девочки, не только не поступил на Гриффиндор, как ожидалось, но и вел себя так, будто и не жил с магглами десять лет.
Гермиона оглядела свою комнату, мысленно решая, чем заняться. Но делать ничего не хотелось. Зато хотелось планировать будущее. Будущее, в котором девочка займет положенное ей место.
* * *
На сером острове в сером замке в серой камере за серой решеткой на серой лежанке под серым тонким одеялом вяло пошевелился серый от измождения человек. На миг он открыл глаза, пытаясь понять, что его разбудило. Он обвел камеру выцветшими глазами того же серого цвета, что и все вокруг, и чуть нахмурился. Ничего не происходило. Азкабан наполнялся лишь звяканьем цепей да тихими шепотками. Но что-то все же изменилось.
Мужчина долго вслушивался в пространство, а после и в себя. Все эти годы он всегда чувствовал
