Вздохнул.
Машин пока не было, и я мог спокойно стоять и говорить с ней. Не знаю, зачем я говорил это вслух. Но молчать уже не мог.
— Знаешь, Камомэ… В тот день, когда я вернулся, я стоял и кричал. Я звал тебя. Два часа как дурак стоял у обрыва и звал тебя! В это время ты могла летать надо мною, но сделала вид, что не слышала меня. Или это была не ты?..
Небо молчало. Лишенное белых птичьих крыльев.
— Знаешь, Камомэ… — продолжил я, — Иногда, оставшись в одиночестве, я плачу. Я спрашиваю у судьбы: «Почему?!», раз за разом задаю небу этот бессмысленный вопрос, как будто там кто-то может еще услышать меня. Но, если честно… кажется, я понимаю причину твоего молчания. Ведь ты умерла. Ты уже умерла. Ты уже могла петь в небе, но побоялась признаться в этом живому человеку.
Из груди моей вырвался новый вздох.
— Знаешь, Камомэ… я иногда задаюсь вопросом… а ты меня до сих пор помнишь?.. Помнишь тот один день нашей короткой юной дружбы? Ты уже успела облететь вокруг света, как и хотела? Все-все успела уже увидеть? Или так и не решилась отойти далеко от своей родной деревни?.. Может, ты все еще где-то там, но все еще боишься?..
Я оставил велосипед и устало сел на край дороги. Устало взглянул на небо.
— Знаешь, Камомэ… я все еще хочу вернуться на берег моря, к тому обрыву. Я мечтаю еще хоть раз услышать твою песню. Я до сих пор не смог ее забыть. Только… я теперь боюсь. Я до сих пор боюсь, что ты не ответишь мне, если я еще один раз приду к обрыву и снова буду звать тебя, — сжал рубашку на груди. — Боюсь, мое сердце во второй раз не сможет этого перенести. Хотя… знаешь, Камомэ?.. Благодаря тебе и твоей вере в меня я стал сильным. Я смог стать сильным! Жаль… мне очень жаль… я так и не смог сделать ничего для тебя. Я не выполнил моего обещания, Камомэ. Мне очень жаль, что я не сдержал его.
Ладонями лицо закрыл. Даже шум машины вдалеке, приближающейся ко мне, меня не пугал. Да и в стороне я сижу. И просто… не пугал.
Снова заговорил, словно она могла меня расслышать:
— И, знаешь, Камомэ… у эскимосов есть странное поверье: они уверены, что душа умершего превращается в чайку. То есть, если они правы, то у людей после смерти все-таки появляются свои крылья. Может, когда-нибудь мы вдвоем уже сможем подняться в небо? И я смогу сказать тебе: «Прости, я не исполнил твою мечту!». Но, может… если я смогу… если все после смерти смогут стать чайками, то вдруг и я смогу подняться в небо с тобою вместе?.. Я не жду твоей песни. Не надо мне петь, Камомэ. Я этого, правда, не стою. Я только лишь хочу извиниться.
Под моими ладонями потекли полоски горячие.
Прогудела, проезжая машина. Нет, остановилась.
— Вам помочь? — голос молодой, ладонь чья-то плечо робко тронула. — Может, я скорую позову?..
— Нет, — смущенно улыбнулся молодому мужчине. — Все в порядке. Со мной, правда, все в порядке. Я просто вспомнил одну девочку. Подругу моего детства.
Он с грустной улыбкою кивнул: сам тоже кого-то уже провожал. И попросив меня быть осторожным, все же вернулся в машину к своей юной спутнице и уехал. Хотя бы они уезжали вдвоем. Хотя они тоже не умели летать.
* * *
Прошло около года с того злосчастного дня, когда Юмэ пристала ко мне с той жестокой просьбой.
Я стал иногда ездить с женой и дочерью на осэн к другим городам Нихон. Но был непреклонен: никаких путешествий на самолетах. Я не хочу и все. Точка.
Юмэ мрачнела, кусала губу, но быстро сдавалась, непривычная к моему упорству.
Работы было как обычно. Еще и меня помощником главного врача выбрали. Стал лекций много для студентов читать. Показывать молодым, как надо себя вести на операциях, опыт отдавать. Не все же время мне тут быть. Надо опыт мой, песню жизни моей, передать после себя другим.
* * *
Непредсказуемы дороги судьбы.
Врачей нашей столичной больницы пригласили на важную международную конференцию в Германию. Столько всего было причин для этой поездки, что отказываться было уже неудобно. Тем более, я с моим новым местом… Да и страшно было оставить всех, пациентов и учеников, но глава настаивал, чтоб от нашей больницы поехал именно я.
— Развеешься, — сказал мне. — Ты, кажется, еще никогда не летал?
И, голову опустив, списав на простое волнение перед поднятием на высоту, я вертел в дрожащих руках чашку.
— Надо тебе отдохнуть уже, — он заметил.
Я вздрогнул.
Заставят меня уволиться?.. И… и я даже тем молодым помочь не смогу? Тем-то парням как раз жить и жить. А пороки у них сложные, молодым доверить их страшно. А они с такой надеждой смотрели на меня, узнав, что я буду их оперировать!
— Нет, просто отдохнуть. Отпуск, путешествие, общение, хотя бы с единомышленниками, — он похлопал меня по плечу. — А потом вернешься и продолжишь. Не волнуйся, самых сложных твоих пациентов я возьму на себя. Ведь ты мне веришь?
С трудом подавив вздох, выдавил из себя улыбку.
Поднялся, чашку поставив. Вышло неожиданно резко.
— Хорошо, сэнсэй. Я поеду.
— Замечательно, — главный врач похлопал меня по плечу, — Верю, что ты поддержишь нашу репутацию, — хитро прищурился. — И, зная тебя, уверен, что и опыта нового, идей полезных ты привезешь. Больше, чем кто-либо иной. Ты до сих пор не перестаешь учиться.
Смущенно улыбнулся. И, сославшись на занятость, пару раз извинившись, покинул его кабинет, оставив его хороший чай недопитым.
Дома меня ждало еще одно потрясение: Митико призналась, что она снова беременна!
— Значит, полететь со мной ты не сможешь…
— Полететь? Тебя шлют куда-то по работе? — радостно улыбнулась она. — О, я знала, что моего мужа должны когда-нибудь оценить по достоинству! Ты столько трудишься.
— Да куда больше-то? — смущенно улыбнулся. — Меня и так уже повысили. Я…
— О, тогда я с тобою полечу! — в кухню ворвалась сияющая от радости Юмэ.
И, прежде чем я успел что-либо сказать, прежде чем я возражение успел придумать, дочка бросилась к матери, сжала ее руки:
— Не переживай, мамочка, я сама буду папе готовить! Буду сама складывать ему обед. Он всегда будет накормлен.
— Да не надо…
В меня уткнулись два сердитых взгляда.
— Нет, надо! — отрезала внезапно потвердевшая Митико.
А коварная Юмэ довольно улыбнулась.
Через неделю мы стояли в аэропорту. Я сжимал ручку чемодана, Митико на прощание в очередной раз обнимала Юмэ. Негодница не выглядела огорченной предстоящей разлукой с матерью: наоборот, глаза ее светились.
— Да не переживай ты так! — сжала плечо мое Митико.
И люди на нас неодобрительно косились. Кроме иностранцев и молодых.
