Разумеется, Хабермас не тешил себя иллюзией, что такое движение друг к другу будет легким и безболезненным. Он отмечал – как отмечал и Дворкин, и о чем всю жизнь писал Фрейд – что «источники наших чувств ускользают от понимания» и что светскому сознанию всегда будет легче сохранять нейтралитет. «Для религиозного сознания иной образ жизни не просто инаков, но ошибочен. Понимание и терпимость к иному для религиозного человека находится в опасной близости к греху». Иными словами, полного равенства в когнитивных бременах верующего и неверующего достичь не удастся. Необходимо сводить это неравенство к минимуму, однако понимать, что полностью оно не исчезнет.[869] (В 2012 году английский писатель Ален де Боттон опубликовал популярную версию этого рассуждения в своей книге «Религия для атеистов», где он принимает мысль, что религиозные практики по сути своей разумны, и размышляет о том, как можно было бы эти практики «осовременить». Например, пишет он, почему бы не открывать рестораны «Агапе», куда люди приходят не посидеть с друзьями, а познакомиться с новыми людьми? Они садятся за стол; перед ними кладут книгу с «правилами поведения за едой». «Книга Агапе предписывает посетителям разговаривать друг с другом в течение определенного времени на определенные темы… Благодаря ресторанам «Агапе» мы сможем избавиться от страха перед незнакомцами». Еще одно его предложение – проводить четыре раза в год «Дни искупления», во время которых люди организованно просят прощения за совершенные ошибки и прощают друг друга, оставляя в прошлом обиды и вражду. Третья его идея – ежегодная «свободная ночь», когда люди покидают своих возлюбленных и супругов, «флиртуют и совокупляются с первыми встречными, а наутро возвращаются к своим партнерам – зная, что партнер этой ночью делал то же самое, и что это ничего не значит». Один критик назвал идеи де Боттона «то ли невероятно смелыми, то ли просто идиотскими». На мой взгляд, слабоумие в них гармонично сочетается с отвагой.)
Наконец, мы возвращаемся к тому, с чего начали – к книге Хабермаса «Сознание утраченного». Она написана в соавторстве с иезуитами – преподавателями германских университетов, отвечавшими на статью, давшую книге ее название. Здесь Хабермас повторяет многие уже известные нам тезисы – и заявляет еще решительнее прежнего: мы действительно утратили нечто очень важное – солидарность. Мы, говорит он, не контролируем динамику современного мира, и большинство из нас чувствует «бессилие перед тем, что нас окружает». Религию нельзя считать иррациональной; разум не всесилен; «научная» вера в то, что естественные науки дадут нам новое понимание мира и себя – всего лишь дурная философия. Современный мир подталкивает нас к бегству в частную жизнь – однако это по большей части «жизнь в вечном раздражении и тревоге». Светская мораль не укоренена в общих практиках, и поэтому нам не хватает «импульса к солидарности».[870]
Не разочаровывает ли нас такое заключение? Верно ли, что светская мораль не укоренена в общих практиках? Действительно, такие современные мыслители, как Рорти, Хилари Патнем, Нозик и Дворкин согласны, что нашему обществу необходима бо́льшая социальная связанность. Отвечают этому импульсу и современные изменения в законодательстве – тоже своего рода практики. Когнитивные различия между светскими и религиозными людьми, о которых говорят и Дворкин, и Хабермас, остаются – и полностью избавиться от них невозможно. Однако эти различия вовсе не обязательно должны вести к конфликтам вроде тех, какие сейчас происходят между религиозными группами по всему миру.
Может быть, в этом есть урок, о котором Хабермас не написал. Возможно, он прав, когда говорит, что светский человек в современном мире несет меньшее когнитивное бремя, чем религиозный. Выходит, неверующим в наше время быть легче, чем верующим?
Если так – это, несомненно, результат общего труда мыслителей, упомянутых нами в этой книге.
Заключение
Важнейшее из дел
Незадолго до Рождества 1996 года писатель Салман Рушди, все еще скрывавшийся от исламских фанатиков, ехал вместе с любимой женщиной и сыном из Сиднея на юг, чтобы провести праздники с другом-писателем, Родни Холлом. В Австралию Рушди приехал, с большими предосторожностями, чтобы выпустить там свою книгу, – и решил на некоторое время там остаться. Охрана заверила его, что опасности нет – ведь никто не знает, что он здесь. На его итальянского переводчика и норвежского издателя уже совершались нападения, японский переводчик был убит, однако самому Рушди пока удавалось ускользать от убийц.
Примерно посередине пути, в маленьком городке под названием Милтон, закончилась аудиокнига, которую Рушди и его семья слушали в машине (это была Гомерова «Илиада») – и Рушди, сидевший за рулем, на долю секунды отвел взгляд от дороги, чтобы достать кассету. В этот-то миг с боковой дороги вылетел на перекресток огромный грузовик. Раздался оглушительный вой и скрежет металла о металл – «пронзительный вопль смерти» – и грузовик врезался в легковую машину Рушди, сминая всмятку дверь со стороны водителя. По счастью, легковушку не затянуло под грузовик – ее отбросило в сторону, на противоположную обочину, и вмяло в дерево. Ветровое стекло разлетелось вдребезги, дверь водителя заклинило; но пассажиры почти не пострадали. Сильнее всех досталось самому Рушди – он получил перелом руки.
В Милтоне имелась своя больница, и почти мгновенно на месте происшествия появилась «скорая помощь». Увидев Рушди, парамедики уставились на него во все глаза. «Простите, – спросил один из них, – вы случайно не Салман Рушди?» Тот, конечно, предпочел бы остаться простым смертным, пострадавшим в аварии, – однако ответил: да, мол, это я. «Ну надо же! Гм… Вы извините, понимаю, момент чертовски неудачный, но… а можно автограф?»
С перепуганным водителем грузовика обошлись не лучше. Подоспели полицейские; они тоже узнали Рушди и стали выяснять у водителя грузовика, какую религию он исповедует. Тот ничего не понимал. «Вера-то здесь при чем?!» – спрашивал он. Его спросили, не исполнял ли он фетву. Оказалось, он не знает, что такое фетва.
Водителя оставили в покое – но и это еще не конец истории. Грузовик, как выяснилось, перевозил удобрения. «Вот так, почти семь лет успешно спасаясь от профессиональных убийц, [Рушди] вместе со своей семьей лишь чудом не оказался погребен под горой навоза».[871]
Это история с хорошим концом; однако мурашки пробегают по коже при мысли, что и сейчас, почти двадцать лет спустя, фетва против Рушди все еще действует. Угрозы, что обрушились на него во имя ислама, быть может, несравнимы с нападением на Всемирный торговый центр в Манхэттене 11 сентября 2001 года – там погибло куда больше людей; однако какой-то молчаливый ужас чувствуется в том, что лишь через двадцать с лишним лет Рушди решился выпустить свои воспоминания. Рушди – атеист, а книга, навлекшая на него гнев исламистов, «Сатанинские стихи», иронически обыгрывает несколько стихов из Корана – столь странных, столь явно противоречащих всему остальному, что некоторые мусульманские богословы видят им лишь одно объяснение: должно быть, эти стихи диктовал пророку не бог, а сатана. Рушди посмеялся над таким нелепым объяснением – и этим навлек на свою голову цепь событий еще более абсурдных, но уже вовсе не смешных.
