фургон и, зажимая носы от вони, увезут подальше от стоянки. Но когда еще это будет!
Пока что жара стояла, как в борделе в ночь большой скидки.
При обычных обстоятельствах Сэм поручил бы эту работенку отряду следопытов из апачей-койотеро, 42 человека, к его постоянным услугам. Но все они три дня назад сбежали под покровом темноты. И в тот же день дохлые апачи Белых гор стали подбираться совсем близко, горя желанием отведать человечины. Неважно, койотеро это будут или белые люди.
Эта их неразборчивость проявлялась самым несимпатичным образом.
Мата Лобо был лучшим следопытом в округе, пока не отправился навстречу Клонящемуся Ворону, вышедшему из резервации, и не поплатился за это перекушенной шеей. Потом Уилл Фрай, переводчик и давний друг Сэма, поехал к вигвамам в трех милях ниже по реке, проверить, что за чертовщина там творится с двумястами с чем-то его местными подопечными. Увидел среди тополей и колючих кустов голую девушку, слез с лошади — и был вынужден снова запрыгнуть в седло, когда девушка откусила ему половину кисти, державшей револьвер. В лагере на Джиле беднягу сняли с гнедой кобылы, залитой его кровью.
Вызвали телеграммой Дока, но к его приезду Уилла уже пришлось успокоить пулей в голову. Такая же судьба постигла Клонящегося Ворона и Мату Лобо. Док сказал, что однажды уже видел такое: его приятеля укусили в плечо на окраине Форт-Томаса, и он знал, что лучше туда не соваться. Но они с Уиллом были давними друзьями, так что Док рискнул. Сэм смекнул, что куда бы эти твари тебя ни укусили, результат будет один — самый что ни на есть плачевный. Это и заставило его койотеро разбежаться.
Теперь Док ждал, что произойдет раньше: его отзыв в Форт или прибытие кавалерии. Кавалерия задерживалась (за ней послали всего два дня назад), отзыв в Форт — как водится, тоже. Но Док был себе на уме и никуда не выезжал без сопровождения.
Пока что они коротали время за отстрелом апачей.
— Расскажи-ка еще разок ту свою байку, Док, — попросил Чанк. — Я, конечно, поверю в нее ничуть не больше, чем в прошлый раз, но хоть время убьем.
— Про египтян или про Фрэнка Ширли?
— Про ай-гиптян. Тот, кто заставляет свою жену стоять неподвижно, пока он лепит ее из гипса, не заслуживает, чтобы о нем судачили.
Док кивнул.
— Терхан Бей — вот кто поведал мне, откуда взялись эти мертвецы. Из Египта, вот откуда. Там, говорит, они водились с самого сотворения мира. Все это, дескать, проделки его соплеменников.
— На что, говоришь, тебе жаловался этот Бей? — спросил со смехом Сэм.
— На воспаление уха. Я едва копыта не отбросил со смеху. Все равно, как если бы торговец змеиным ядом боялся употреблять внутрь свое же снадобье.
— Апачи в таких случаях пользуются мочой, — подсказал Чанк.
— Я слыхал, это помогает, — кивнул Док. — Пробовать, правда, не доводилось. Но у нас речь о фараонах. О первом настоящем фараоне, как его называл этот Бей. О том, который объединил Верхнее и Нижнее царства, весь Египет. Некто Нармер или Нарнер, точно не помню. Бей еще называл его царем-скорпионом. Жало у него, точно, было будь здоров!
— Скорпионы? В Египте эти твари тоже водятся?
— Почему нет? Учти, места там почти не отличаются от здешних. Пустыня, она пустыня и есть. Глинобитные хижины. Днем жара, ночью колотун. У нас тут Джила течет, а у них Нил. Он, конечно, не в пример шире и глубже. Вы, братцы, хоть что-нибудь об этом слыхали?
Сэм покрутил головой. Док был человек образованный, и Сэм чувствовал его превосходство. Чанк прокряхтел нечто невразумительное.
— Видал я статую одного такого фараона в здании старого арсенала в Нью-Йорке. Теперь там музей естественной истории. В руках у него были посох и цеп.
— Цеп? Для молотьбы, что ли? — встрепенулся Сэм.
— Так и есть. Это значит, что он кормилец своего народа. А посох, вроде пастушьего, обозначает, что он своему народу пастырь. Если верить Терхан Бею, пастырь этот завел свой народ в такие затейливые места…
— Вот тут мне уже как-то не верится, — признался Чанк.
— Не хочешь, не верь, Чанк. Но, по его словам, этот Нармер был первым, кто озаботился загробной жизнью. Чтоб никогда не умирать. Если честно, здесь я и сам начинаю спотыкаться. Этого фараона кличут Богом: так его прозвал народ. Вот я и спрашиваю Бея: если он и так Бог, то разве уже не живет вечно?
— Хороший вопрос, Док.
— Я того же мнения, Чанк. По словам Бея, они верили, что небеса не падают вниз, а на реке регулярно случается паводок только благодаря фараону и его могуществу. Это ж какая ответственность! В общем, они чтили его, как настоящее божество.
— Чтили?..
— Ну, как в церкви, Чанк. Когда молишься кресту.
Сэм сомневался, что Чанку доводилось бывать в церкви, но он не стал озвучивать свои подозрения, а предпочел свернуть себе толстую пахучую самокрутку.
— Вот только сам этот Нармер богом себя не считал. Думаю, он чувствовал, что смертен. Ну, и заставил своих солдат и жрецов экспре… экспериментировать.
— Еще один, Сэм, видишь?
Мужчина был наг, как новорожденный, что нарушало традиции апачей: те хотя бы прикрывали себе причинное место. Он вышел из-за угла конюшни, где лошади, почуяв его, испуганно зафыркали. По мнению Сэма, смердел любой апач — что живой, что мертвый.
— Это не Стоячая ли Вода? — спросил Чанк.
— Он самый, — подтвердил Сэм.
Многие в тот день появлялись перед ними безоружными, но Стоячая Вода был опасным типом при жизни, а после смерти и подавно. В кулаке у него поблескивал нож. Как многие его собратья, он ковылял, широко разинув рот, вот только двигался гораздо шустрее, чем его предшественники. Сэм увидел у него на плече след от укуса. Это беднягу и погубило.
Сэм не позволил Чанку с ним забавляться: поднял «спенсер», выпалил разок — и наступила тишина.
— Неплохо, — одобрил Чанк. — Так что ты говорил?
— Про эксперименты. Вам точно хочется опять слушать об этом?
— Мне — да.
— Мрачный же у тебя нрав, Чанк! — Док вздохнул. — Словом, им втемяшилось в башку, что тайну вечной жизни мало где можно отыскать: разве что в срамном месте у мужчины или у женщины, в сердце, а еще в крови. Ну, и пролили они кровушки, что рабов, что свободных людей! Насильничали вовсю, причем доставалось не только женщинам: мужчинам и детям тоже, Чанк. Знай себе, выдирали сердца и прочее из законных владельцев.
Думаю, они верили, что смерть — это волшебство
