— Хочешь Малею? — зарычала Астрата. — Хрен тебе, а не Малея. Кристоф мой! Слышишь? Навеки мой!
— Ты так в этом уверена? — скрестил руки на груди кот. — Посмотри на него внимательнее. На них обоих.
Астрата в раздражении развернула перед собой образы вампиров, три вдоха ушло у богини на то, чтобы понять, а потом ее глаза расширились и она громко зарычала.
— Ты уже не властна над ними. Ты открыла ему доступ к тьме, Кристоф открыл доступ для Елены, точнее она вырвала его. После своей смерти они станут богами. Вместе.
— В девчонке еще недостаточно силы. Я убью ее раньше, пока вампирша легкая добыча.
— А потом Кристоф придет и уничтожит тебя, — кивнул сумасшедший бог. — Сил, возможно, ему и не хватит, но вот дерзости и ярости… Тебе не понравится созданный и разбуженный тобой Зверь. Ты допустила серьезную ошибку. Мальчик терпеть тебя не может.
— Я ненавижу тебя!
— Приятно слышать. Отдавай мне девочку, Астрата, в конце концов мы спорили на нее.
— Тварь!
Кадиз подошел к богине и молча вытянул руку. Женщина громко втянула в себя воздух, и тонкая пульсирующая нить чужой жизни отделилась от нее, оплетая полосатое запястье. Сумасшедший бог учтиво поклонился и обошел богиню, направляясь к выходу.
— Ты…
— Я просто привел к нему Елену, я не знал, выйдет ли из этого хоть что-то. Но я сделал правильную ставку.
— В чем я ошиблась!? — крикнула она вслед.
— В любви! Ты не умеешь любить, Астрата, даже к своим детям ты относишься как к эксперименту, провалившемуся, хочу заметить. Ты не любишь и не ценишь их, а ведь именно вампиры источник твоей силы. Ты просто не знаешь, на что способна любовь. Все законы мироздания строятся на любви, подчиняются ей, зависят от нее. Подумай об этом.
— А девчонка? Зачем она тебе?
— Я уже сказал.
— Нет, есть что-то еще, я знаю!
— Мне жаль ее. Я верну девочке то, что ты у нее отняла.
— Что такого я у нее отняла?! — богиня прожигала злобным взглядом спину удаляющегося Кадиза.
— Жизнь. Я верну ей жизнь.
— За силу надо платить!
— Не так, — обернулся через плечо бог и растворился, а в воздухе еще несколько мгновений висела улыбка от уха до уха, словно издеваясь над женщиной.
Оборотом позже. Мирот.
— Киса!
Кадиз едва поморщился, услышав знакомый крик, и вылез из кустов. К нему вприпрыжку бежала маленькая худенькая девочка, с глазами, наполненными кровью. И в этих глазах застыла вечность, пойманная как в ловушку. За девчонкой семенили прислужницы. Ровно двадцать. Девочка схватила сумасшедшего бога и, вытянув руки, начала рассматривать.
— Киса, ты опять весь грязный и снова подрался?
«Ну, если перепалку с Астратой можно назвать дракой, то, пожалуй, да. Я подрался», — подумал бог.
— Голодный? — она прижала кота к груди и звонко чмокнула в макушку, разворачиваясь. Девочки-прислужницы тут же склонили лысые головы, расступаясь, боясь встретиться с пифией взглядом. Вдруг что-то предскажет. Что-то плохое. Как будто она виновата в том, что видит, как будто ей это доставляет удовольствие. Да будь ее воля — она бы вообще отказалась от дара. Дар! Проклятье — вот что это! Во всех бедах всегда винят только ее, а кругом одни подхалимы и трусы. Как же ей это надоело. И это маленькое тело тоже. Вампирша порой не понимала сама, кто она: девочка или женщина, старуха.
Детские руки гладили треугольную башку странного кота. Странного, грязного, ободранного, но единственного, кто не боялся и не ненавидел ее, можно сказать любил.
В первый раз он пришел пять лет назад. Она нашла его в саду за храмом, сделала бант из подола собственного платья и начала с ним играть. Ей никогда не было так весело. Никогда «ужасная» пифия так не смеялась, но глупые прислужницы отыскали их через пол-оборота и прогнали нечаянного гостя.
Каково же было удивление Нарины, когда на следующее утро кот снова пришел. Потом опять и опять. Она отдыхала с ним, она играла с ним, она смеялась с ним, а еще гладила. Девочка очень любила касаться его шерсти, жесткой на теле и такой мягкой на брюхе.
Как-то незаметно она привыкла к этим встречам, полюбила безмолвного бродягу. Нарина кормила и купала его, даже несколько раз засыпала вместе с облезлым приблудышем, рассказывала ему почти обо всем, делилась самым сокровенным. Мечтами, страхами, болью.
А он, казалось, слушал и понимал.
Девочка толкнула рукой белую дверь и опустила свою ношу на пол.
— Мыться! Грязным я тебя за стол не пущу, — и пифия отвернулась к ванной.
Кадиз закатил глаза. Да не грязный он. Шерсть у него такая, и мыться бог терпеть не мог, особенно в лавандовой воде. А она обязательно будет лавандовой: сумасшедший бог почувствовал стойкий запах, стоило девочке открыть бутылку. Но он лишь тяжело вздохнул и сел у ног Нарины, пока та набирала воду.
— Знаешь, — задумчиво проговорила она, смотря на пузырьки в воде, — не уходи сегодня, пожалуйста. Я оборот назад была на коронации, видела князя и его княгиню. Они такие красивые, такие счастливые — это и есть любовь? Знаешь, мне было больно, когда я смотрела. Очень больно. Я завидовала. У меня ведь такого не будет, верно? — послышался робкий, испуганный вздох. — Не уходи, ладно?
Кот кивнул, но пифия этого не увидела.
Нет. Он больше не уйдет, он вернет ей жизнь, он расскажет ей обо всем, он наконец признается.
И обязательно вытерпит очередное купание в дурацкой лавандовой воде!
Нарина обернулась, подняла его на руки и тут же выпустила, зашипев от боли. Бродяга ее поцарапал. Девочка около двух вдохов рассматривала набухающие кровью ранки, а потом глаза ее закрылись, и она начала падать. У самого пола начавшее меняться тело подхватил на руки сумасшедший бог, осторожно уложил на холодный мрамор, улыбаясь своим сумасшедшим мыслям, и спустил воду в ванной.
Он искупается, если уж ей так хочется, но не в лавандовой воде. Не сегодня. Сегодня все изменится.
А ближе к вечеру Нарина пришла в себя из-за того, что кто-то облизывал ей лицо. Она открыла глаза и с удивлением обнаружила на своей груди облезлого мокрого кошака. Девушка осторожно сняла заморыша с себя и попробовала встать, пытаясь понять, почему платье ей так жмет, почему вдруг оно стало таким коротким, почти неприличным. Пифия поднялась на ноги, бросила взгляд в зеркало, а через два вдоха пронзительно закричала.
Сзади, на полу, широко улыбался тощий мокрый кот.
