Ознакомительная версия. Доступно 37 страниц из 182
В результате к моменту распада СССР финансовая часть мировой элиты стала не просто доминировать, она начала превышать ее остальную часть и численно, и по контролируемым ресурсам. Что позволило ей сильно изменить общие правила функционирования управления государствами в своих интересах. Более того, был радикально изменен управленческий и научный дискурс, в части того, что доминирование финансовой элиты стало его (дискурса) имманентной, то есть неотчуждаемой частью. И, как следствие, когда кризис (который, в первую очередь, связан с невозможностью сохранить нынешнюю финансовую систему со всей ее системой бенефициаров) начался уже в более или менее крупном масштабе, все попытки что‑то изменить или исправить выстраивались в условиях, во–первых, признания того факта, что финансы и финансисты ни в чем не виноваты, и, главное, при любых условиях должны сохранить свое место в элите.
В результате сложилась потрясающая ситуация — кризис идет уже как минимум лет восемь, а хоть сколько‑нибудь внятного его объяснения в рамках научного «мейнстрима» не существует! А люди, которые, в общем, привыкли относиться к самим себе с уважением, говорят вслух о том, что он «закончился»…
Теоретик. Вернемся от нынешней непростой ситуации к концу прошлого века. Наверное, во всей истории человечества не было другого случая, когда за какие‑то 25 лет [737] ведущая мировая держава претерпела бы столь масштабные изменения в своем политическом и экономическом устройстве. Уникальная советская политическая система, в которой принадлежность к правящей элите была строго формализована членством в КПСС и местом в так называемой номенклатуре [738], сменилась «разгулом демократии», где долгое время нельзя было понять, кто главнее — министр, олигарх или бандит. Экономическая система, представлявшая собой огромное государство–корпорацию, где каждый гражданин был ее наемным служащим, была практически мгновенно преобразована в смешанную частно–государственную экономику, где больше не действовали сложившиеся в предыдущий период социальные гарантии.
Казалось, все мыслимые устои общества были разрушены, но не прошло и десяти лет, как на развалинах предыдущего государства стало формироваться новое, а в нем — возрождаться привычная каждому советскому человеку «вертикаль власти». Подобно Англии XVII века и Италии XIX, где глазам исследователей предстала молодая, а потому еще не слишком умело прячущаяся за масками Власть, трансформация СССР в Россию открыла для исследователей возможность разглядеть за политическими и экономическими структурами более глубокую реальность — ту самую Власть, которая в обычных условиях умеет оставаться невидимой. Но чтобы ее увидеть, нужно было обладать еще и особой оптикой.
Зададим следующий, вполне логичный вопрос: почему авторами теории Власти стали несистемные для российской науки люди? Государственный деятель, экономист (не академический, скорее, практик государственного управления экономикой) и публицист Михаил Хазин? Писатель–фантаст, программист и блогер Сергей Щеглов? Почему именно им удалось «размотать» звено за звеном цепочку, приведшую в конечном счете к теории Власти, и почему этого не смогли сделать профессиональные политологи?
Читатель. Ну, для читателей вашей книги это уже не вопрос. Конечно же потому, что они были несистемными! Ведь все системные ученые вписаны в какие‑то группировки и думают только то, что им положено думать!
Теоретик. Печально, если вы вынесли из нашей книги столь прямолинейную трактовку социального контроля. На уровне столь умных и независимых людей, какими обычно бывают выдающиеся ученые, он работает куда тоньше, чем товарищ майор за плечом [739]. Контроль над ними осуществляется путем долговременного обучения определенным мыслительным приемам и базовым представлениям, которыми эти ученые потом и пользуются всю оставшуюся жизнь [740]. Или, выражаясь современным языком научной публицистики, путем формирования научного дискурса. Поэтому профессиональным ученым так легко делать научную карьеру (с теми, от кого она зависит, они говорят на одном языке), но так трудно придумать действительно новую теорию. Вспомните, сколько десятилетий (!) ушло у нобелевского лауреата (!) Норта на разработку концепции «насилия и социальных порядков», и как медленно преодолевал он на этом пути привычные экономические концепции.
Практик. Ну, Россия все‑таки не США. Это в США тотальная дисциплина и жесткое подчинение вертикали, поскольку без них карьеры не сделаешь. А в России внутренняя свобода всегда была выше, особенно в период СССР, когда все больше смотрели на результат, который показывает работник, а не на то, о чем он думает. Есть и еще одно обстоятельство. В силу того, что в США всегда был избыток квалифицированной рабочей силы, основной упор они делали на производственные схемы, все элементы которых (исполнители) были легко заменяемы. СССР применить эти схемы не мог — исполнителей просто не было. И по этой причине в СССР учебная система была выстроена под поиск и подготовку гениев. Которые могли заменить сложные схемы силой мысли.
А уж если нужен гений, то нужно терпеть и все его выверты. И тяжелый характер, и желание задавать разные неудобные вопросы. Кстати, когда я впервые столкнулся с американскими профессорами, я удивился, насколько они «зашорены», насколько любая попытка хотя бы на миллиметр отойти от «утвержденных» схем вызывает у них отторжение и раздражение. В этом смысле советская школа была куда более «либеральной», хотя и она в последние годы СССР стала постепенно переходить на американские рельсы. А сейчас этот процесс еще усилился.
Теоретик. Так что, Читатель, в главном вы действительно правы: для настоящего теоретического прорыва в какой‑либо области требуется появление «человека со стороны», не только способного посмотреть на имеющиеся проблемы свежим взглядом и привлечь для их решения приемы и методы из других областей, но и не входящего в сложившуюся научную иерархию. Именно это и произошло с теорией Власти, когда ею — на первый взгляд чисто случайно, но исходя из логики развития Науки — с железной необходимостью занялись Хазин и Щеглов.
Михаил Хазин [741] начинал свою личную карьеру как математик (выпускник мехмата МГУ 1984 года, работал в Институте физической химии до 1989 года), затем заинтересовался экономикой (несколько лет работал в Институте статистики и экономических исследований Госкомстата СССР/РФ, после чего еще год — руководителем аналитического отдела в Элбим–банке), и на волне бурных кадровых изменений 90–х закономерно попал на государственную службу [742]. К 1995 году он дослужился до начальника департамента кредитной политики Министерства экономики, а к 1996–му уже метил в замминистры, но угодил в «разборку» между вышестоящими руководителями и вынужден был уйти из министерства. В 1997 году Хазин перешел в только что образованное Экономическое управление Президента РФ и впервые получил возможность для спокойного анализа экономических процессов. Далее слово самому Хазину:
Ознакомительная версия. Доступно 37 страниц из 182
