Трудность состояла в том, что ему действительно нужно было подкрасться поближе, чтобы выяснить, кто эти люди. Но ведь именно в этот момент его могли обнаружить! Куда как легче представлять, как ты ловко увертываешься от пуль преследователей, чем подвергать себя опасности и действительно оказаться у них на мушке.
С пересохшим ртом и отчаянно колотящимся сердцем Козьма перебрался под защиту соседнего дерева. Ветви и листва шелестели у него под ногами, но в ушах, казалось, гремели, как иерихонские трубы. На самом деле треск огня впереди был таким громким, что он смог бы проскакать козлом через подлесок и никто не услышал бы его. Наконец цирюльник подобрался так близко, что уже мог рассмотреть лица. По какой-то причине он испытал облегчение, поняв, что это не солдаты. Люди выглядели скорее как дружина путешествующего торговца, покинувшая обоз, чтобы посмотреть, что там горит. Впрочем, дорога, ведущая из Брюна на север, проходила так далеко к западу от этого места, что увидеть оттуда огонь было невозможно. А на дороге, ведущей из Пернштейна, до самой развилки не имелось, конечно, грузовых перевозок в обычном смысле слова. И тут Козьма совершенно неожиданно понял, что знает одного из мужчин. Тот был состоятельным торговцем из Брюна, однако имени его Козьма припомнить не смог. Что этот парень здесь забыл?
Мысли Козьмы внезапно прервались, когда кто-то схватил его за шею и правое запястье, болезненно вывернул ему руку за спину и ударил лбом о ствол дерева. На несколько мгновений мир утонул в боли, пронзившей его плечо, и в отголоске удара, который гремел в черепе. Он почувствовал, как его поволокли куда-то вперед, и мог лишь неловко переступать ногами. Постепенно к нему пришло осознание, что его поймали как шпиона. Колени Козьмы подогнулись, когда он оказался среди мужчин, которых подслушивал. Козьма упал на землю. Цирюльник смутно догадывался, что теперь с ним сделают именно то, о чем он думал, когда мечтал, как будет докладывать о результатах своего наблюдения в капелле Пернштейна.
Уже начавшую неметь руку отпустили, и он схватился за плечо. Его окружали ноги незнакомцев. Охваченный страхом, он посмотрел вверх и увидел узкое лицо, обрамленное длинными вьющимися волосами, наверняка принадлежащее мужчине, который застиг его врасплох. И хотя его сходство с Генрихом фон Валленштейн-Добровичем ограничивалось длинными волосами, в первое мгновение Козьма едва не задохнулся от паники.
– Пожалуйста… пожалуйста… – забормотал он.
– Да это же пьяница-цирюльник, – произнес кто-то из окруживших его людей. – Сейчас вспомню, как его зовут.
– Он опасен? – спросил длинноволосый.
– Нет… – заикаясь, выдавил из себя Козьма. – Нет… Я только… Я хотел только…
– В нашем положении все опасно, Андрей, или ты так не считаешь?
– Ты прав, Вилем. – Мужчина по имени Андрей наклонился к Козьме и спросил: – Что было в хижине? Почему она загорелась?
– Понятия не имею… Я действительно всего лишь… Я хотел только… – От страха по лицу Козьмы ручьем стекал пот.
– Давайте его свяжем и заберем с собой, – предложил Андрей. – Заложник может нам пригодиться.
14
– Почему ты не убил меня там, на поляне? – спросила Александра. – Если бы твой пистолет был заряжен, ты бы застрелил меня. Или тебе духу не хватило закончить дело своими собственными руками?
– Мне неожиданно пришло в голову кое-что получше, – ответил Генрих.
Он радовался, что она сидит перед ним и не может видеть его лицо, ибо догадывался, что иначе девушка раскусила бы его. Он действительно не довел дело до конца. В тот момент когда Генрих нажал на спуск, им неожиданно овладело могучее, потрясающее ощущение того, что он совершает наихудшую ошибку в своей жизни. Если бы он двигался достаточно быстро, то в последнее мгновение задрал бы ствол оружия и выстрелил бы в воздух. Когда он услышал сухой щелчок, больше всего ему захотелось обнять ее и поцеловать. Только ненависть в глазах Александры и то, что она и бровью не повела, когда он нажал на спуск, удержали его.
Он невольно отвернулся, чтобы бросить взгляд назад, на Киприана Хлесля. Лошади шли быстрым шагом, и пленник без труда рысил рядом с ними. На одно мгновение у Генриха возникло искушение дернуть за цепь или так сильно укоротить ее, чтобы Киприан мог идти рядом с ним на расстоянии вытянутой руки, но он отказался от этой идеи. Он перехватил взгляд Киприана. Естественно, тот понял короткую беседу между ним и Александрой. Лицо Генриха скривилось в безобразной ухмылке. Это было легче, чем пробовать подражать непроницаемому выражению лица Киприана.
– То, что я говорил у реки, больше не считается. Мы сменим тактику – теперь она будет смотреть, как я убиваю тебя.
– Самое главное, чтобы ты наконец на что-то решился, – заметил Киприан.
Генрих стиснул зубы. Фраза прозвучала как попытка обреченного на смерть казаться равнодушным, но в действительности в ней скрывалось жало. Он спросил себя, как этому человеку удается смотреть ему прямо в душу, и едва сдержался, чтобы не ударить его. Генрих отвел взгляд. Откуда Киприану известно, что он оттягивает решение не только потому, что подходящий момент, как ему кажется, еще не настал?
Он мог бы назначить этот момент в любое время. На самом деле Генрих сознавал, что на месте Киприана он давно уже сдался бы и умер. Он не смог бы пережить ни барахтанье в ледяной реке, ни огнестрельные ранения, ни врачевание Козьмы Лаудентрита. Киприан же, напротив, не только пережил все это, но даже позаботился о том, чтобы не потерять бойцовских навыков, как будто бы все время предвидел, чем закончится его плен. Как можно так сильно верить в то, что у тебя всегда есть еще один шанс? Генрих чувствовал, что раздваивается во всех отношениях, – и не только из-за Александры, но также и из-за ее отца. С одной стороны, ему хотелось доказать Диане, что он, Генрих, сумел превзойти старого удальца, и наконец-то обрести душевное спокойствие. С другой, он испытывал страх перед этим противоборством. Он сам себе в этом очень долго не признавался, но теперь уже больше не мог уклоняться от осознания своей слабости. Он боялся Киприана, потому что в глубине души понимал, что отец Александры превосходит его. Этот мужчина был всем, чем не был он, Генрих фон Валленштейн-Добрович. Он так сильно ненавидел Киприана, что ему почти сделалось дурно.
Александра тоже рассматривала своего отца. Генрих видел ее профиль.
– Смотри вперед! – грубо произнес он.
– Что на самом деле произошло? – спросила она. – Что из всего того, что ты рассказал о себе, о своих чувствах ко мне и о своей поездке в Браунау, не было ложью?
«То, что мне не удается видеть в тебе, как во всех остальных, просто кусок мяса, – хотелось сказать ему, и это был бы правильный ответ. – Диана у меня в крови, но ты пробралась в мою душу». Однако он промолчал.
– Он выловил меня из реки, – ответил за него Киприан.
– Кто тебя спрашивал?
Киприан пожал плечами.
