и обнаружил, что смотрит вниз на трупы, изуродованные трупы, насаженные на крюки, которые тянулись к горе дымящегося мусора на юге. Заключенные? Преступники? Ошеломленный, он понял, что они не были ни тем, ни другим: они были рабочими, убитыми и отброшенными чудовищной индустрией, которой служили. И на каждого убитого длому наверняка приходилось пять или шесть других, выстроившихся в очередь у дверей.
Город вызывал такой страх, какого Таликтрум никогда раньше и представить себе не мог. Великая Мать, подумал он, не дай мне умереть в таком месте. Быстро отправь меня снова в море, подальше от этого кошмарного мира.
Но корабль медлил, день за днем. Макадра держалась особняком, ожидая вестей от своих разведчиков в глубине континента. В течение пяти дней она не выходила из своей каюты. И вот однажды утром она выбежала на палубу, крича, чтобы звали лошадей. Ночью к ней пришло видение: битва в зимнем ущелье, маукслар убит или изгнан из Алифроса, и еще одно существо, обладающее огромной силой, тоже убито. Макадра была уверена, что в этом замешан Нилстоун.
Таликтрум хмуро смотрит на чародейку, которая идет вброд, как хищная птица. Он все еще не знает, что такое маукслар. Но он каким-то образом знает, что должен оставаться рядом с этой мерзкой волшебницей. Если ему придется сразиться с ней, так тому и быть. Сейчас у него есть хоть какой-то шанс чего-то добиться в этом мире, после стольких ошибок и трусости.
— Посмотрите на нее! — шипит кто-то. Всадники замирают. Макадра вытащила нож и обнажила свою белую, как кость, руку до локтя. Быстрым движением она надрезает себе предплечье: глубокий, жестокий порез. Но кровь не идет: рана красная, но сухая.
Это зрелище слишком велико для длому. «Никакой крови! — шепчут они. — В жилах Макадры нет крови!» Чертыхаясь, Макадра двигает рукой, словно сжимая мяч. Наконец Таликтрум видит это: медленная темная струйка на слишком белой плоти. Она позволяет струйке капать в реку: пять капель, и затем рана высыхает.
Из Парсуа что-то выпрыгивает, прямо ей на ладонь: красный рубин, сверкающий на солнце. Макадра сжимает его в своей раненой руке.
Ее глаза закрылись. Затем она визжит с таким безумием и яростью, каких Таликтрум никогда не слышал на языке гигантов.
— Мина Скараба Урифика! Мы едем, мы едем! Они прошли по Водному Мосту и спустились по Уракану! Они к западу от нас и направляются к морю!
Она плетется к берегу, все еще с ножом в руке, рыча:
— Помогите мне, вы, собаки!
Один из генералов ныряет в воду и направляется к ней, протягивая руку.
— Миледи, — кричит он, — лошади почти выдохлись.
— Ты что, не слышал меня? Мы немедленно отправляемся в путь!
— Да, леди, — говорит генерал, — но как же ваш демон? Разве мы сюда пришли не за ним?
Макадра хватает его за руку, сильно тянет и со скоростью, которую даже Таликтрум находит поразительной, перерезает генералу горло. Рот мужчины открывается в отвратительном молчании. Он падает лицом вперед; его плащ раздувается от захваченного воздуха. Чародейка надавливает ему на шею, как будто скармливает его реке.
— Он жив, пес, — говорит она. — Время и кровь его исцелят.
Глава 24. ИЗ ПОСЛЕДНЕГО ДНЕВНИКА Г. СТАРЛИНГА ФИФФЕНГУРТА
Понедельник, 2 фуинара 942.
Это действительно необыкновенно: наши икшели околдовали птиц. Во всяком случае, один вид птиц — ласточек Стат-Балфира — &, по правде говоря, только один икшель, похоже, обладает таким талантом. Он дедушка Майетт, старый болван, которого они называют Пачет Гали. Сегодня, в шесть склянок, он достает крошечную флейту & начинает играть на полубаке; & тут же птицы слетелись со всего острова, низко скользя над заливом. Лорд Талаг стоит среди них в своем ласточка-костюме, указывая пальцем & крича, & еще тридцать маленьких человечков материализуются из своих укрытий, с восторгом смеясь над птицами. Кто здесь главный, спрашиваю я себя: музыкант или пернатый лорд? Но ласточки продолжают прилетать, пока не их не становится в четыре раза больше икшелей.
Внезапно они спускаются, бормочущей массой. Моряки отступают, защищая свои лица, но птицы не проявляют никакого интереса к людям. Они хватают икшелей в свои когти & поднимают, унося их прочь, к острову & его пропитанным паром лесам. Остается только Пачет Гали.
Значит, таков был их план со времен Этерхорда: доставить нас сюда, а затем улететь на крыльях ласточек. Они намерены повторять этот трюк снова & снова, пока весь их клан не окажется на суше. И что тогда? Отт с уверенностью заявляет, что они нас не отпустят, & на этот раз, боюсь, старый змей прав. Что, если мы расскажем об этом месте? Что, если мы вернемся с катапультами & огненными ядрами & сожжем Стат-Балфир дотла? Что, если мы вернемся с военно-морским флотом?
Но на «Чатранде» наверняка еще спрятаны сотни икшелей, & пока что улетели только тридцать. Когда первая группа исчезает из виду, старый Пачет (это слово — его титул, а не имя) откладывает флейту в сторону & разговаривает с нами вполне разумно. Он вспоминает Диадрелу, «дорогую усопшую сестру нашего лорда», & благодарит Марилу, Фелтрупа & меня за то, что мы с ней подружились.
— Она бы хотела, чтобы мы расстались без иллюзий & без ненависти, — говорит он. — Вы виновны во многих преступлениях, но ненависть к вам сослужила нам дурную службу. Леди Дри понимала это & не стала бы притворяться, что это не так. Она не стала бы лгать ни нам, ни самой себе. Но она заплатила жизнью за то, чтобы мы увидели эту правду.
Полагаю, я в настроении подраться.
— Дело не только в том, что она видела, старик, — говорю я. — Дело в том, что остальные из вас отказались видеть.
— Не все из нас, — отвечает он.
Я говорю ему, что он чертов лицемер:
— Если ты такого высокого мнения о ней, почему ты все еще служишь ублюдкам, которые пырнули ее ножом в горло?
Старик невозмутимо смотрит на меня.
— Я служу клану, — говорит он, — как & она, до конца.
Через несколько часов птицы возвращаются. С ними всего трое икшелей: лорд Талаг & двое незнакомцев с суровыми лицами, одетые только в бриджи & оружие. Они — первое доказательство, что икшель действительно живут на Стат-Балфире. Они тоже диковинные: на груди у них
