стоит нам денег.
— Ну и черт с ним, — закричали в ответ.
— Чьих денег?
— Кому какое дело?
— Чьих денег?
— Кто там жадничает? Я заплачу. Клянусь Богом, я оплачу ему двое похорон.
— Люди! Люди! — кричал владелец. — Понимаете, что в этом зале останки?
— Чьих денег?
— Остатки? — возмутился Юджин. — Остатки? — повторил он прерывающимся голосом. — Кто-то хочет оскорбить меня…
— Ему жаль денег Рыжего.
— Кому?
— Джо, дешевому сукину сыну.
— Раз так, давайте перенесем похороны. Это не единственное заведение в городе.
— Перенесем Джо.
— Уложим этого сукина сына в гроб. Пусть будет двое похорон.
— Остатки? Остатки? Кто-то хочет…
— Уложим сукина сына в гроб! — пронзительно завопила женщина в красном. Все бросились к двери, где стоял, размахивая руками, владелец, сквозь рев толпы раздался его пронзительный вопль, он повернулся и побежал.
В главном зале пел приглашенный из варьете мужской квартет. Певцы слаженно выводили колыбельную песню «Мой сыночек». Все сидящие пожилые женщины плакали. Официанты принесли им пунша, и они, плача, держали стаканы в пухлых, с кольцами, руках.
Оркестр заиграл снова. Женщина в красном, пошатываясь, вошла в зал.
— А ну, Джо, — заорала она, — открывай игру! Убери к черту этого жмурика и открывай игру!
Какой-то мужчина попытался ее урезонить; она обрушила на него взрыв непристойной брани, потом подошла к покрытому черным крепом столу и швырнула на пол венок. Владелец, сопровождаемый вышибалой, бросился к ней. Схватил, когда она поднимала другой. Тот, кто пытался урезонить ее, вмешался, женщина пронзительно выругалась и, не разбирая, стала колотить их обоих венком. Вышибала схватил мужчину за руку; тот вырвался, бросился на вышибалу и, опрокинутый ударом кулака, отлетел на середину зала. Вмешались еще трое мужчин. Упавший поднялся, и все они вчетвером бросились на вышибалу.
Вышибала сбил первого с ног, увернулся и с невероятным проворством выскочил в главный зал. Там играл оркестр. Его тут же заглушило внезапное столпотворение, треск стульев и крики. Вышибала обернулся и встретил натиск четверых мужчин. Они сцепились; еще один отлетел и проехал на спине по полу; вышибала отскочил. Затем повернулся и бросился на них; завертясь, они отлетели к гробу и ударились о него. Оркестр перестал играть, музыканты с инструментами взобрались на стулья. Венки разлетелись; гроб зашатался.
— Держите! — раздался чей-то голос.
Люди бросились вперед, но гроб тяжело рухнул на пол и распахнулся. Труп медленно, спокойно вывалился и замер, лицо его оказалось внутри венка.
— Играйте что-нибудь! — закричал владелец, потрясая руками. — Играйте! Играйте!
Когда труп подняли, на нем повис венок, вонзившийся скрытым концом проволоки в щеку. С головы свалилась кепка, обнажив маленькое синее отверстие посреди лба. Оно было аккуратно залеплено воском и закрашено, но воск вылетел и потерялся. Найти его не смогли, но, отстегнув кнопку на козырьке, удалось натянуть кепку до самых глаз.
Когда похоронный кортеж достиг центра города, к нему присоединилось еще несколько машин. За катафалком следовало шесть туристских «паккардов» с открытым верхом, наполненных цветами, за рулем сидели водители в ливреях. Выглядели машины совершенно одинаково, они принадлежали к тому типу, что сдается напрокат лучшими агентствами. За «паккардами» следовал целый ряд такси, родстеров, седанов, увеличивающийся, пока процессия медленно двигалась по тесным улицам, где из-под опущенных штор выглядывали лица, к главной магистрали, ведущей из города к кладбищу.
На авеню катафалк увеличил скорость, процессия стала быстро растягиваться. Вскоре такси и частные машины начали разъезжаться. На каждом перекрестке они сворачивали в стороны, и наконец с катафалком остались только «паккарды», в которых не было никого, кроме водителей. Улица была широкой, уже пустынной, с белой чертой посередине, уходящей в асфальтовую пустоту. Вскоре катафалк развил сорок миль в час, потом сорок пять, потом пятьдесят.
Одно из такси подъехало к воротам мисс Ребы. Вышла она, за ней тощая женщина в скромной, строгой одежде, с золотым пенсне на носу, потом невысокая пухлая женщина в шляпке с плюмажем, уткнувшаяся носом в платок, и маленький круглоголовый мальчик лет пяти или шести. По пути к решетчатому вестибюлю женщина с платком устало всхлипывала. Собачки за дверью подняли визг. Когда Минни открыла дверь, они бросились к ногам мисс Ребы. Та отшвырнула их пинками. Оживленно лая, они снова бросились к ней, она снова отшвырнула их с такой силой, что они глухо ударились о стену.
— Входите, входите, — пригласила мисс Реба, приложив руку к груди. В доме женщина с платком громко зарыдала.
— Как мило он выглядел! — всхлипывала она. — Как мило выглядел!
— Ну-ну, — сказала мисс Реба, ведя женщин к себе в комнату. — Пойдемте выпьем пива, вам станет легче. Минни!
Женщины вошли в комнату, где стояли шкаф с украшениями, сейф, ширма и задрапированный черным портрет.
— Садитесь, садитесь, — выдохнула мисс Реба, придвигая кресла. Села сама и с трудом нагнулась к ногам.
— Дядя Бад, голубчик, — сказала плачущая женщина, утирая слезы, — иди расшнуруй ботинки мисс Ребе.
Мальчик на ощупь развязал шнурки и снял ботинки.
— Еще б ты, голубчик, вынул мне из-под кровати шлепанцы, — попросила мисс Реба.
Мальчик достал шлепанцы. Вошла Минни, за ней вбежали собачки. Они сразу же бросились к мисс Ребе и принялись теребить только что снятые ботинки.
— Пошли вон! — сказал мальчик, ударив одну из них. Собачка, огрызаясь, защелкала зубами, глаза ее злобно вспыхнули. Мальчик отпрянул.
— Цапнешь еще, сучье отродье.
— Дядя Бад! — возмутилась пухлая женщина, ее круглое лицо, покрытое жировыми складками и залитое слезами, с негодующим изумлением обернулось к мальчику, над головой заколыхался плюмаж. Голова дяди Бада была совершенно круглой, нос усеивали крупные веснушки, напоминающие пятна на тротуаре после сильного дождя. Другая женщина сидела, чопорно выпрямясь, с золотым пенсне на цепочке и аккуратно причесанными, тронутыми сединой волосами. Она походила на учительницу.
— Подумать только! — сказала пухлая. — Просто не знаю, как он мог набраться таких словечек на арканзасской ферме.
— Гадостей они набираются где угодно, — заметила мисс Реба.
Минни поставила перед ними поднос с тремя запотевшими кружками. Дядя Бад глядел своими васильковыми глазами, как женщины берут их. Пухлая снова заплакала.
— Он так мило выглядел! — всхлипнула она.
— Все там будем, — сказала мисс Реба. — Ну, пусть это случится нескоро. — И подняла кружку. Пухлая перестала плакать; обе гостьи с чопорной благопристойностью отерли губы. Тощая манерно отвернулась и, прикрывшись ладошкой, кашлянула.
— Какое хорошее пиво, — похвалила она.
— Правда ведь? — подхватила пухлая. — Я всегда говорю, это самое большое удовольствие, какое я получаю, заходя к мисс Ребе.
Они заговорили жеманно, с благопристойными недомолвками, слегка вздыхая в знак согласия. Мальчик лениво подошел к окну и заглянул под опущенную штору.
— Долго он пробудет у вас, мисс Миртл? — спросила мисс Реба.
— Только до субботы, —
