вышла в дверь вместе с обоими мужчинами. Потом быстро оглядел комнату. Лицо его было уверенно, спокойно, но у ноздрей пролегли две белые черты, лоб увлажнился. Встряхнув чашечку, он неторопливо бросил кости.
— Одиннадцать, — сказал крупье.
— Черт с ним, — ответил Рыжий. — Сегодня я потеряю в миллион раз больше.
Темпл усадили в машину. Наглухо застегнутый сел за руль. Там, где подъездная аллея соединялась с дорогой, ведущей к шоссе, стоял длинный туристский автомобиль. Когда они поравнялись с ним, Темпл увидела заслоненный ладонью огонек спички, сдвинутую набок шляпу и тонкий крючковатый профиль Лупоглазого, зажигающего сигарету. Спичка вылетела наружу, словно крошечный метеор, и, промелькнув, исчезла в темноте вместе с профилем.
XXV
Столы сдвинули в один конец танцевальной площадки. На каждом лежала черная скатерть. Шторы были еще задернуты; сквозь них проникал тусклый красноватый свет. Прямо под оркестровой площадкой стоял гроб. Черный, с дорогими серебряными украшениями, подмостки были скрыты грудой цветов. Сплетенные в кресты, венки и прочие символы погребального обряда, они волной вздымались над гробом, захлестывая площадку и пианино, их запах быстро становился удушливым.
Владелец заведения расхаживал меж столов, разговаривая с входящими и занимающими места вновь прибывшими. Негры-официанты в черных рубашках под накрахмаленными куртками разносили стаканы и бутылки с имбирным элем. Двигались они с важной, чинной сдержанностью; вся сцена была уже оживлена приглушенной, жуткой атмосферой какой-то лихорадочности.
Арка, ведущая в игорную комнату, была задрапирована черным. На столе лежал черный покров, груда цветочных символов поверх него непрерывно росла. Люди шли один за другим, мужчины — одни в подобающих случаю темных костюмах, другие — в одежде ярких, весенних расцветок, подчеркивающих атмосферу жуткого парадокса. Женщины помоложе были тоже в ярких платьях, шляпках и шарфиках; те, что постарше, — в скромных платьях цвета морской волны, серых и черных, со сверкающими бриллиантами; почтенные особы напоминали домохозяек на воскресной прогулке.
Комната загудела резкими, приглушенными голосами. Официанты носились туда-сюда, высоко поднимая ненадежные подносы, белые куртки и черные рубашки придавали им сходство с фотографическими негативами. Владелец, лысый, с огромным бриллиантом в черном галстуке, ходил от стола к столу в сопровождении вышибалы — грузного, мускулистого человека с круглой головой, казалось, готового вырваться из смокинга, будто из кокона.
В отдельном кабинете на покрытом черным крепом столе стояла большая чаша пунша, там плавали лед и нарезанные фрукты. Возле нее сидел толстый человек в измятом зеленом костюме, на руки с черными ногтями свисали из рукавов грязные манжеты. Затертый воротничок морщился на шее, стянутой засаленным черным галстуком, закрепленным булавкой с фальшивым бриллиантом. Лицо его блестело от пота, он хриплым голосом уговаривал толпу, стоящую возле чаши:
— Давайте, давайте. Юджин угощает. Платить ничего не надо. Подходите и пейте. Лучшего парня, чем он, на свете не было.
Люди пили, отходили, их место занимали другие с протянутыми чашками. Время от времени появлялся официант с фруктами и льдом и опускал их в чашу; Юджин доставал из чемодана под столом новые бутылки и выливал туда же; затем, отирая рукавом пот, возобновлял хозяйским тоном свой хриплый монолог.
— Давайте, давайте. Юджин угощает всех. Я просто-напросто бутлегер, но лучшего друга, чем я, у него не было. Подходите, пейте. Этого добра еще хватит.
Из танцевального зала послышались звуки настраиваемых инструментов. Люди потянулись туда и стали рассаживаться. На эстраде находился оркестр из отеля в центре города, музыканты были в смокингах. Владелец и еще один человек совещались с руководителем.
— Пусть исполнят что-нибудь джазовое, — предложил тот, что был с владельцем. — Никто так не любил танцевать, как Рыжий.
— Нет-нет, — возразил владелец. — Юджин накачал всех дармовой выпивкой, они бросятся танцевать. Это будет неприлично.
— А что, если «Голубой Дунай»? — спросил руководитель.
— Нет-нет, никаких блюзов, — сказал владелец. — В этом гробу лежат останки.
— Это не блюз, — сказал руководитель.
— А что же? — спросил другой.
— Вальс. Штрауса.
— Иностранца? — сказал второй. — Черта с два. Рыжий был американцем. Насчет вас не знаю, но он был. Неужели не знаете ничего американского? Играйте «Я не могу дать тебе ничего, кроме любви». Ему нравилась эта вещь.
— А они все кинутся танцевать? — сказал владелец. Взглянул в сторону столов, где уже раздавались пронзительные женские голоса. — Начните лучше с «Ближе, мой Бог, к Тебе», — сказал он, — и отрезвите их чуть-чуть. Я говорил Юджину, что рискованно так рано подавать пунш. У меня было предложение повременить, пока не тронемся в путь. Но можно было догадаться, что кому-то потребуется превратить похороны в карнавал. Начните торжественно и продолжайте в том же духе, пока я не подам знак.
— Рыжему это не понравилось бы, — сказал второй. — И ты это знаешь.
— Тогда пусть отправлялся бы в другое место, — сказал владелец. — Я просто оказываю услугу. У меня не похоронная контора.
Оркестр заиграл «Ближе, мой Бог, к Тебе». Публика утихла. В дверь вошла, пошатываясь, женщина в красном платье.
— Ого, — сказала она. — Прощание с Рыжим. Он будет в аду раньше, чем я доберусь до Литтл-Рока.
— Ш-шш, — пронеслось по залу. Женщина плюхнулась на стул. К двери подошел Юджин и стоял, пока музыка не стихла.
Давайте, люди, — завопил он, раскинув руки широким, щедрым жестом, идите, пейте! Юджин угощает. Чтобы через десять минут не осталось здесь ни единой сухой глотки, ни единого сухого глаза!
Сидящие сзади потянулись к двери. Владелец подскочил и замахал руками оркестрантам. Корнетист поднялся и заиграл «В Твоем раю», но толпа из задней части зала продолжала утекать в дверь, возле которой размахивал руками Юджин. Две пожилые женщины в шляпках с цветами тихо плакали.
Все толпились и шумели вокруг иссякающей чаши. Из танцевального зала доносилась звучная игра кларнета. Двое грязных молодых людей с монотонными выкриками «Дорогу. Дорогу» протолкались к столу. Открыв чемоданы, они стали выставлять на стол бутылки, а Юджин, уже откровенно плачущий, откупоривал их и выливал в чашу.
— Подходите, пейте. Будь Рыжий мне даже сыном, я не мог бы любить его больше, — хрипло кричал он, возя рукавом по лицу.
К столу протиснулся официант с миской льда и фруктов и стал высыпать их в чашу.
— Что ты делаешь, черт возьми? — напустился на него Юджин. — На кой здесь эта дрянь! А ну, пошел отсюда.
— Ры-ы-ыжий! — орали все, сжимая стаканы, а Юджин, выбив из рук официанта миску с фруктами, снова принялся лить виски в чашу, расплескивая его на руки и в протянутые стаканы. Оба парня лихорадочно откупоривали бутылки.
В дверях, словно бы занесенный медными звуками музыки, появился обеспокоенный владелец и замахал руками.
— Послушайте, — крикнул он, — давайте кончать музыкальную программу. Она
