сломя голову пришлось. А теперь еще и ты его защищаешь.
— Дара, я его не защищаю! — только я оставалось, что сказать мне. — Я только хочу сказать тебе, что как бы ни складывались отношения между мужчиной и женщиной, дети — это нечто совершенно иное. Даже если твоему отцу разонравилась твоя мать, которая, насколько мне известно, сама от него ушла, мне трудно поверить, что ему ни разу не захотелось увидеть тебя.
— Как видно, не захотелось! — фыркнула Дара.
— Ты не можешь этого знать! — не сдержался я. — О какой достоверности теории можно говорить, если она строится на изначально недостаточных предпосылках? Если ты не знаешь своего отца, это совершенно не означает, что ты ему не интересна! Возможно, он просто не хочет бередить старые раны — твоей матери, к примеру; возможно, он ждет того момента, когда встреча с тобой не затронет больше никого другого…
— М-да? — протянула Дара, окинув меня холодным взглядом с головы до ног. — Ладно, мне домой пора.
После этого разговора Дара исчезла. Она больше не приезжала и даже не звонила. Неделю, две, почти три. Я едва сдерживался, чтобы не наведаться к ней в школу и не заглянуть ей в мысли, но ее последний взгляд на меня был полон такой личной неприязни, что я просто боялся убедиться в том, что она мне вовсе не показалась. Но подошли майские праздники, и я получил законное основание глянуть на нее хоть издалека. У Светы, как обычно, собиралась обычная толпа, в которой можно было понаблюдать за Дарой, не привлекая к себе ее внимания.
В ее поведении я не заметил ничего тревожного — кроме того, что она вновь позволила своей прежней свите окружить себя. Окрыленные явно неожиданной благосклонностью, Игорь с Олегом, да и сестра ее не отходили от нее ни на шаг, и даже пройти мимо них незаметно мне так и не удалось. Но я и по лицу ее видел, что оживление старых приятелей не вызывает в ней ответной реакции, а мысли ее витают где-то далеко. И не только я.
Как только дети вышли с веранды и направились — все вместе — к своему излюбленному месту возле гаража, у Анатолия лицо налилось кровью, и он резко кивнул Тоше в сторону выхода. Я выбрался вслед за ними и пошел в сад — в надежде, что Дара воспользуется возможностью сказать мне хоть что-то наедине. Но вместо нее меня догнал Тоша.
— Что происходит? — спросил он сквозь зубы, тяжело дыша.
— Понятия не имею, — неохотно признался я. — Я ее уже давно не видел.
Он как-то странно глянул на меня.
— Ей что, надоело в сыщиков-разбойников играть? — помолчав, произнес он.
— Не думаю, — без всякой радости развеял я его надежды. — Скорее, она решила стать единственным сыщиком. В погоне за единственным разбойником.
— Катастрофа! — выдохнул Тоша. — Макс, я не знаю, какой она тебе видится, но я тебе точно говорю, что до сих пор она еще никогда от своего не отступалась. Она и дома такая же — как стрела вытянутая и в одну точку нацеленная. Ее нужно как-то с цели сбить. — Он снова помолчал и добавил, явно подбирая слова: — Я тебя не прошу ей что-то… тебе неприятное внушать, но ты ее лучше всех знаешь — только подскажи, как мне к ней подступиться. Если она еще Игоря привлечет… — Покосившись через плечо, он мучительно поморщился.
— Я подумаю, — ответил я, чтобы выиграть время. У меня не было ни малейших сомнений в его реакции на мой рассказ о неудачных или, скорее, неожиданно удачных посевах сомнений в Дариной душе.
Но раздумывать ни над чем мне не пришлось. Ни над тем, как объяснить светлым, что я действительно ни на йоту не нарушил данное им обещание. Ни над тем, как все же убедить Дару в необходимости владения всей информацией, прежде чем делать какие-то выводы. Ни над тем, как вернуть ее отношение ко мне хотя бы как к доверенному другу семьи, которое уже отнюдь не казалось мне несправедливо недостаточным. В конце встречи, когда все стали собираться по домам и суетились, рассаживаясь по машинам, она сама подошла ко мне.
— У тебя завтра будет где-то час, чтобы поговорить со мной? — негромко спросила она, склонив голову к плечу и улыбаясь, как обычно при прощании.
Никакой стройности в мыслях у меня и до следующего дня не появилось. Нужно было согласиться с Дарой в ее жаркой ненависти к отцу — чтобы не потерять возможность общаться с ней. Нужно было молчать и слушать, ища в ее мыслях слабые звенья — чтобы отвлечь ее, совместно с Тошей, если придется, от навязчивой идеи. Нужно было упорно стоять на своей точке зрения — чтобы, убедив ее в преимуществах широты взглядов на все и вся, облегчить ей последующие, еще далекие, но неминуемые откровения.
В целом, я, так или иначе, подготовился ко всем сценариям — кроме того, который представила мне Дара.
— Скажи мне, пожалуйста, где находится мой отец, и с какой стати он отправил тебя следить за мной? — с места в карьер оглушила она меня, как только мы отъехали от школы.
Я не исключаю того, что она специально выбрала именно этот момент для начала разговора — когда мое внимание было сосредоточено на дороге, а не на поисках приемлемых ответов. Но вести машину я мог даже в бессознательном состоянии, и скорость набрать еще не успел из-за школьников, вечно норовящих перебежать дорогу у водителя под носом — руки мои сами собой чуть шевельнули руль в сторону тротуара, а нога вжала педаль тормоза. Машина замерла на месте вместе со мной.
— Что? — негромко спросил я, не поворачивая головы.
— Тебе нужно время, чтобы что-то придумать? — хмыкнула она. — Для меня или для Тоши? Или он тоже в курсе?
— Дара, ты соображаешь, что говоришь? — с трудом выдавил я из себя.
— Соображаю! — отрезала она. — Потому что мне все время приходится соображать. Потому что вы все время врете, вы все. Нам долдоните про справедливость и порядочность, друг другу улыбаетесь, чуть зубами не клацая — вы и перед зеркалом, наверно, всякий раз другое представление разыгрываете.
— И в чем же я тебе вру? — повернулся я к ней, наконец, закипая с такой скоростью, что ставшая уже моей второй натурой осторожность перестала вдруг справляться с перегревом.
— Нет-нет, я не спорю, — презрительно искривила губы Дара, — история у тебя получилась трогательная. Мой бедный брошенный папа, для которого душевное спокойствие мамы все еще стоит на первом
