ей в спину между лопаток, не давая подняться. С мастерством, отточенным годами опыта, сегентаррец принялся вязать Эльзе руки, как уже проделывал это однажды в башне Красотки. Не прерывая своего занятия, он глянул на Куцего Хряпа. Коротышка успел отскочить на пару шагов и теперь стоял, пригнувшись, выставив перед собой тесак и нож — длинный, кривой, похожий на обломок сабли.
— Я ж сказал: половина — моя, — с отменным спокойствием сообщил ему Вульм. — Так и вышло. А ты: гнёшь, гнёшь… Тысяча на двоих делится без остатка. Как мыслишь, бывалый?
Коротышка не спешил убрать оружие в ножны. Сверлил Вульма подозрительным взглядом, переминался с ноги на ногу — вроде бы на месте, но на деле исподволь, едва заметно сокращал расстояние. Впрочем, сообразив, что от Вульма его маневр не укроется, Куцый быстро прекратил опасные игры.
— Оно-то делится, — бросил он, кусая губы. — Только зачем ее вязать?
— Мало ли… Может, ты в бароны метишь?
— В принцы!
— Ну вот. Потом скажешь, что я тебя титула лишил.
— Золото, — твердо сказал коротышка. — Отдаем голову, берем деньги и разбегаемся. Я тебе не Ингвар. Со мной твои штуки не пройдут.
Вульм пожал плечами:
— Как скажешь. Так я рублю?
— Руби.
Стоя в пол-оборота к Куцему Хряпу, Вульм потащил из ножен Свиное Шило. Левая ладонь сегентаррца, скрытая от Куцего, легла на рукоять кинжала. Наблюдая за действиями Вульма, коротышка приплясывал от нетерпения. Он даже подбросил к небу свой тесак — должно быть, восторг переполнил сердце — и резко, с подворотцем, взмахнул освободившейся рукой, словно в ней объявился кнут. Веревка, одним концом продетая в дырчатое «яблоко» тесака, выпала из рукава коротышки, натянулась, запуская тяжелый тесак по большому кругу. Так на корабле срывается канат, удерживающий мачту, и хлещет кого ни попадя смолёной молнией. Вульм хрипло вскрикнул, когда его многострадальное колено взорвалось дикой болью. Он неуклюже повалился на Эльзу; сивилла задергалась под тяжестью сегентаррца, будто жертва под насильником — и Вульм, рыча раненым зверем, навзничь опрокинулся в снег.
Куцый Хряп прыгнул.
Тесак уже вернулся в его ладонь; в другой хищно изогнулся нож. Куцый умел считать не хуже старого волка. Тысяча хорошо делится на двоих. А на одного — еще лучше. Искалеченный, ослепленный болью Вульм опоздал вытащить меч. Два клинка целились в его грудь, и отбить их было нечем. Коротышка учел все, кроме глупой бабы, которой оставалось жить — вдох да выдох. Освободившись от Вульма, Эльза вскочила на ноги, и Куцый в прыжке врезался в сивиллу. Плотный, крепко сбитый — ядро, не человек — он сшиб женщину в сугроб и рухнул на Вульма: неудачно, боком. Кривой нож на треть вошел в правое плечо сегентаррца, но тесак лишь без толку вспорол воздух. Куцый Хряп снова взмахнул тесаком, желая раскроить Вульму череп — и узкое лезвие кинжала, легко пробив куртку коротышки, скользнуло меж ребрами.
Вот и сердце, сказал клинок.
Хрипя, пачкаясь в чужой крови, Вульм титаническим усилием сбросил с себя мертвеца. Ногу дергало так, словно он угодил в пыточную, и палач раскаленными клещами извлекал из колена все мелкие косточки, одну за другой. На фоне этой боли нож, застрявший в плече, казался милостью небес.
— Эльза…
Он не узнал собственного голоса.
Скрип снега. Она подобралась к нему сбоку, настороженная, как крыса, готовая отпрянуть в любой миг — и броситься прочь.
— Кинжал. Возьми. Ремешок…
— Я… вы…
— Замолчи. Режь.
— Не могу. Пальцы затекли.
— Дай я…
Неуклюже, словно желая помочиться, она присела спиной к нему, подставила связанные сзади руки. Кинжал был острый, как бритва, Вульм боялся рассечь Эльзе вены. Боялся потерять сознание от боли. Боялся сдохнуть раньше, чем освободит женщину. Кровь Даргата! Он никогда в жизни столько не боялся… Проклиная судьбу, возраст, Куцего, весь мир сверху донизу — от проклятий становилось легче — Вульм справился с путами и откинулся затылком в снег, едва дыша. Хотел утереть со лба выступившую испарину — и не смог.
— Вы… вы это из-за меня? Или…
Лицо сивиллы. Близко-близко. Струп на щеке сошел, обнажив молодую, нежно-розовую кожу. Шрама не останется, подумал Вульм. Это хорошо. Красивая девка…
— Я… я думала… Простите меня! Простите!
В глазах темнело. Разум превратился в лодку. Он уплывал от берега, раскачивая Вульма на пологой зыби. Началась течь, в лодку струилась вода. Жалкая скорлупка проседала, грозя пойти на дно.
— Я вас тут не оставлю!
— Беги, — прошептал Вульм. — Награда… за тебя…
— Я вас не брошу.
Эльза вытерла слезы и принялась рыться в походной сумке Вульма. Она не знала, что ищет: снадобья? чистое полотно? Но кот и крыса, ворон и голубь сгрудились вокруг искалеченного волка, не видя для себя иного пути. Это грот, думала сивилла. Это Янтарный грот. Он все-таки ответил мне. Теперь я знаю, что делать. Я — последняя сивилла обители, и мой янтарь всегда со мной. Где бы я ни была, хоть на краю света.
Не уйдет, уверился Вульм. Дура…
— В Шаннуран, — сказал он. — Теперь мне только в Шаннуран.
— Что?
— Под землю, говорю. Самое время.
И черная, рыхлая гора погребла под собой Вульма из Сегентарры.
8.
— Двадцать лет, — сказал Циклоп.
Снежная целина лежала перед ним. Под солнцем, рвущимся в зенит, снег отдавал в желтизну, словно лист пергамента, отбеленный мукой и молоком. Ветер нес по равнине искрящуюся пыль: серебро и перламутр. Дорога рождалась в муках, в ожидании первого шага.
— Двадцать лет назад я видел в темноте. Черная Вдова навещала меня, и я не знал, чего хочу: бежать или остаться. Что я знаю сейчас? Чудовища были добры ко мне, вот и все. Судьба — чудовище. Надеюсь, она не станет ломать традицию.
Камень в его лбу, не скрытом повязкой, был черным.
— Двадцать лет назад, — сказал Симон Остихарос, — я гнил под землей. В цепях, с зашитым ртом. Черная Вдова навещала меня, и я бился с ней до последнего. Моя природа — борьба. Говорят, в старости человека не изменить. Что ж, проверим…
Лицо старца казалось высеченным из дерева.
— Двадцать лет назад у меня случился первый приступ, — сказала Эльза. — А может, чуть позже. В семье были уверены, что я больна. Падучая, говорили они. И завидовали соседям, чьи девочки родились здоровыми. Ладно, что там вспоминать…
Поземка вилась у ног сивиллы.
— Двадцать лет назад я славно погулял в Шаннуране, — сказал Вульм. — Надеюсь, а'шури не злопамятны. Эй, парень! Чего молчишь?
Натан держал сегентаррца на руках, как ребенка.
— Двадцать лет назад меня не было, — сказал изменник. — Совсем.
Взгляд его прояснился.
— Хотел бы я знать, — задумчиво произнес Натан, — что будет с нами через двадцать лет? Через сто?
