Марион, то мне, конечно, следовало сначала поцеловать руку фру Терборг. Этой жертвы нельзя было избежать.
— А может быть, он уже поцеловал твою руку, Марион? — продолжала она. — Не правда ли?
Эта дама становилась назойливой. Сбитая с толку манерами донны Марион и моими, она, очевидно, хотела во что бы то ни стало выяснить себе, в каких мы отношениях между собой. Но лицо донны Марион было непроницаемо: на её щеках не появилось даже лёгкого румянца. Она хотела что-то возразить, но я предупредил её и сказал:
— При дворе императора меня учили, что дамам следует целовать ручку именно так. Прошу извинить меня, если меня обучили не совсем правильно. Фру Терборг сделала гримасу:
— Вы жестоки. Но идёмте лучше обедать. Быть может, это настроит вас более благосклонно. Не бойтесь, — прибавила она, заметив, что я собираюсь отклонить её предложение, — барон Гульст и проповедник Иордане сегодня не будут. Я не пригласила их, надеясь увидеть вас у себя.
— Очень сожалею, что они не были приглашены из-за меня. Я вовсе не боюсь их, — холодно отвечал я.
Фру Терборг залилась смехом:
— О, конечно, вы не боитесь их. Но они-то боятся вас. А сегодня, по случаю Нового года, у меня хороший обед. И было бы жаль, если бы он им не понравился.
Иногда нельзя удержаться от улыбки, слушая фру Терборг.
— Мне пришлось бы запереться у себя дома и жить отшельником, сударыня, если бы я убедился, что моё присутствие лишает аппетита добрых граждан города Гуды, которым, к счастью или к несчастью, я назначен управлять.
— Ну, это была бы небольшая беда. Граждане Гуды от этого только немного похудели бы. Настоящий голландец может переносить лёгкое горе, лёгкую ревность и лёгкий страх, не теряя в собственном весе. Меня вы смело можете пригласить на обед. Мы обе не испытываем перед вами страха, по крайней мере такого, который отбил бы у нас аппетит. Не так ли, Марион?
— Конечно, — отвечала Марион более мягко, чем говорила до сих пор. — А если кто-нибудь и боится, то, несомненно, не без причин.
— Какова вера в вашу справедливость! — воскликнула хозяйка.
— Постараюсь оправдать её, — отвечал я.
Не помню, какой был обед. Как уже возвестила фру Терборг, он был хорош: она гордилась тем, что у неё лучший стол во всей Гуде. Но я никогда не придавал особенной цены таким вечерам.
Как бы то ни было, это был один из приятнейших вечеров, который я когда-либо провёл в доме госпожи Терборг.
Она сидела во главе стола, я занял место справа от неё, донна Марион слева, против меня. По мере того как продвигался обед, хозяйка становилась всё более развязной и шумливой, и я с удовольствием бросал взгляды на прекрасное спокойное лицо донны Марион, на котором так редко появлялась улыбка. Но раза два мы не могли удержаться от смеха, слушая выпады фру Терборг. В случае надобности она могла быть очень остроумной, хотя, как я уже заметил выше, её речи и не годились бы для двора.
Однако, как в первый вечер, который я провёл в этом доме, так и теперь, среди цветов и канделябров, я не забывал о тёмном кресте на бергенском кладбище.
20 января.
Сегодня отличный, ясный день, каких у нас уже давно не было. Я вышел за стены города, чтобы насладиться блеском солнца: как все, прибывшие сюда с юга, я жаждал света и тепла.
К западу от города тянется небольшой лесок. Когда я проходил через него, солнечные лучи золотили стволы, снежные ветви сверкали, как будто усыпанные бриллиантами. Сияло ярко-голубое небо. Было тихо, слышно похрустывание снега под ногами. Мне казалось, что я в сказочном лесу, полном света, мира и тишины. Но, увы! Лесок был невелик. Золотистые стволы стали редеть, и я опять вышел в человеческий мир.
Передо мной тянулась большая дорога. У опушки леса стоял маленький домик, у дверей которого сидела женщина и тихо плакала. Она, казалось, скорбела о том, что её жилище не в лесу, среди его блеска и тишины, а вне его, где была борьба и беспокойство и где вдали виднелись тёмные городские башни.
Ей было лет сорок, но время и горе уже оставили следы на её лице. Оно было худо и бледно, но сохраняло приятное выражение, когда она сквозь слёзы смотрела на расстилавшийся перед ней залитый солнцем вид.
Одежда её была наполовину городская, наполовину крестьянская. Домик её имел довольно жалкий вид. Но в ней самой было что-то такое, что казалось ценнее всей его обстановки.
Я подошёл к ней и мягко спросил:
— Позвольте спросить вас, о чём вы плачете в такой чудный солнечный день? Скажите мне, может быть, я могу вам помочь?
Невелика была моя власть, и, конечно, я не мог бы запретить всякому плакать, если б даже и хотел.
— Благодарю вас, сударь, но вы не можете мне помочь. Я не богата, но всё необходимое у меня есть. Благодарю вас за внимание.
— Я не о деньгах одних говорил. Может быть, я могу помочь вам в том, в чём вы нуждаетесь больше, чем в деньгах.
— Никто, даже Господь Бог не может избавить меня от моего горя, по крайней мере, в этой жизни. Но я не ропщу на Бога, ибо Он в конце концов послал мир душе моей. Но иногда я вспоминаю о прошлом и теряю спокойствие. А второе моё горе — это горе моего ребёнка. И, может быть, его-то и следует считать самым большим. Но и тут вы не можете помочь мне.
— Кто знает. Я простой человек, и невелика моя власть, но, может быть, она окажется достаточной, чтобы помочь вам.
Она посмотрела на меня с изумлением:
— Вы говорите довольно самоуверенно. Но вы, кажется, приезжий? Я что-то не видала вас в Гуде. Впрочем, за последние годы я редко бывала там.
— Я приехал сюда не так давно, и многие считают меня нездешним.
— Как же вы берётесь помочь мне? Ван Гирт не станет слушать приезжих. Он жестокий человек и не обращает внимания ни на кого, кроме, впрочем, губернатора, которого они все боятся, как самого чёрта.
— Я отлично знаю губернатора и имею на него некоторое влияние. Может быть, это и хорошо, что его так боятся. Скажите мне, не может ли он что-нибудь сделать для вас?
