папоротника незаметно выдавалось над ратовищем у его тупого конца. Под пальцем полуартифекса кончик листа утонул в ратовище и… ничего не произошло. Под приунывшие, опущенные взгляды отряда Репрев затараторил:
– Может… может, где-то тут есть ещё одна кнопка, вторая, может, надо их одновременно прожать…
– Полуартифекс должен знать имя предыдущего хозяина копья, чтобы кисть открылась.
– Час от часу не легче, – простонал доктор, закатывая глаза. – И что нам теперь прикажете делать? Идти в библиотеку и копаться в истории этого острова, пока не найдём имя прошлого владельца? Если это, в принципе, возможно.
– Если он вообще отсюда, – раздосадованно добавил Репрев и призадумался: – Есть у меня ещё одна мысль: не сработает она, нам и правда стоит всем подумать о том, чтобы завести абонемент в библиотеку.
– Какая же? Ну же, говорите! – подступил к полуартифексу генерал, чуть не хватая того за плащ.
Репрев, взглянув в небо, крикнул:
– Самаэль!
– О, ещё один дракон! – зашептался отряд. – Только этот, смотрите, не прозрачный! – тыкали они пальцами на настоящего дракона, вылетевшего из растворившейся зелени марева. Дракон исподлобья осмотрел, поведя грузной мордой, отряд и бросил сытый и высокомерный взгляд на малахитовый холм.
– Простите, что потревожил вас, Самаэль… – склонив голову, произнёс Репрев, но дракон оборвал его:
– Нет, это вы меня простите, мой полуартифекс! Мне стоило заговорить первым, поприветствовать вас, как подобает слуге приветствовать своего хозяина, но любопытство взяло надо мной верх, и я залюбовался вашей новой свитой.
– Нет, они – не его свита, они – мои кинокефалы, мой отряд, – ревниво вмешался в разговор генерал.
– Теперь всё ясно, – ободрился Самаэль. – А из этих кинокефалов получилась бы неплохая свита… Да, определённо неплохая. Невероятная подборка. Как и любая толпа – они никогда бы и ни за какие блага мира не собрались бы вместе, – дракон, ходивший прищуренным взором по головам отряда, вдруг перевёл взгляд на доктора, и аметистовые драконьи глаза широко раскрылись. – А у вас занимательная форма черепа, доктор, да и в целом ваша голова представляет огромный интерес.
Доктор с занимательной формой черепа и с представляющей огромный интерес головой сказал:
– Извините, но я не желаю вести с вами френологические беседы.
– Вас называют жестоким феликефалом. Но не верьте тем, кто считает вас злым, а может даже – злом. Те, кто говорит это, никогда не встречались лицом к лицу со злом и не догадываются, как глубоко они заблуждаются. В вашей голове копошатся грандиозные мысли, но они отравлены их собственной разгульной волей. Понимаете, ваше положение в обществе, ваш чин… Вести нормальную жизнь в обществе для вас не представляется возможным, а если вскроется то, что вы так надёжно скрываете от посторонних глаз, а посторонних для вас, сами понимаете, – их тысячи и тысячи… И, принимая во внимание то, что каждый день открываются всё новые и новые миры, число посторонних будет расти и расти. Так вот, ваш чин и ваше пристрастие, как бы выразиться помягче… к фривольному времяпрепровождению, а также страсть к обогащению, о которой осведомлён каждый в вашем отряде… Вы могли повести за собой, не побоюсь этого слова, весь мир. А вместо этого вы тащите за собой кучку отребья, – на этих словах дракона отряд оскорблённо загудел, а Самаэль продолжил: – Когда ваши книги будут брать в руки, все, кто случайно остановит взгляд на вашем имени на обложке, будут невольно вздрагивать от всплывающих образов, связанных с некоторыми неудобными фактами из вашей биографии. Вы – идеальный пример трагедии гения.
– Простите, но я не понимаю, о чём вы говорите… – лицо Цингулона менялось на протяжении всего монолога дракона: становилось то мёртвым, то страшным, то испуганным, а то и чересчур живым, с бегающими глазками.
– Ну, конечно, – таинственно улыбнулся Самаэль. – Кто научен искусству допроса, сам уютно и хорошо себя чувствует в кресле допрашиваемого. Если говорить про частности: вот, например, я упомянул фривольное времяпрепровождение – расскажите, чем вы занимались вчера ночью с двумя, как вы их называете, черновыми, с двумя кинокефалками? А ведь они даже не вашего вида…
Генерал, кажется, был готов выпустить целую обойму из своего наградного пистолета с накладками из кости зуба саблезубого тигра в дракона, если бы от того ещё не нужно было имя хозяина копья.
– А что насчёт вашего секрета… Вы сами посвятите в него моего полуартифекса. Не хочу испортить сюрприз, – Самаэль улыбнулся во весь зубастый рот. – Ещё раз прошу меня простить за то, что отнял у вас время, мой полуартифекс, – дракон поклонился, – не мог лишить себя удовольствия поговорить с самим генералом Цин-гу-лоном. Ведь я так же, как и вы, волнуюсь, стоя с такими могущественными существами. Я, конечно же, имею в виду вас, мой полуартифекс, – сказал дракон и через короткое молчание добавил, покосившись на плакс-драконов: – И их. Право, я бы предпочёл оказаться рядом с чёрной дырой, чем рядом с плакс-драконами. Так чем я могу вам служить, мой полуартифекс? – ещё раз согнулся в поклоне Самаэль.
Репрев ответил упрашивающим, нетребовательным голосом:
– Можешь узнать, кто был предыдущим хозяином этого копья?
– А! – просветлел дракон, округляя свою сияющую чешуёй грудь. – Ну что ж, вы можете сами у него спросить.
Самаэль закрыл глаза. Из погребённой под снегом земли ударил страшный пар, белыми кривыми ручищами сдирая со всего краски. Прожжённая до черноты сыростью земля варилась комьями, вырываясь из нутра, смешивалась с песком цвета грязного золота и белой глиной, схватывалась, лепилась в пока неясное, сидящее на четырёх лапах существо, и, только когда завершилась морда, стало понятно, что перед ними – тигр. Вокруг бурлящего котла, из усыпальницы трав, на тигра набросилась осока, затянувшись на нём серыми, вместо привычных чёрных, полосками, кандалами связала ему лапы, чтобы мёртвое не вырвалось в мир живых.
Глаза тигра – два сгорающих изумруда. Тигр – а по сути глиняная скульптура – стонал и кричал, словно его мучили, свирепо рычал, водил челюстями, будто что-то застряло в пасти, мешало говорить.
Дракон подошёл к нему и, нагнувшись, дунул ему в морду. Глиняный тигр вздрогнул, забился на привязи из трав. На его неживой морде с раскрытой пастью читались вполне живой страх, растерянность. Сбоку над ним парили, повиснув в воздухе в три параллельных друг другу рядка, все его кости, начиная от черепа и заканчивая последним хвостовым позвонком. Но некоторых костей, – а это было ясно даже тем, кто ничего не смыслил в анатомии, – не хватало: например, рёбра потеряли свои пары, не досчитались левой бедренной кости, а от правой лопатки откололся целый кусок. Как воздушные шарики на ниточке, они
