опьянел, чтобы не ощущать мучительный страх, но, пожалуй, залил этот страх, закопал на время. Его мозг был одновременно и пуст, и полон. Что-то внутри него корчилось от боли — но при этом что-то и смеялось. «Теперь меня ничего не волнует! — говорил он себе. — Меня можно обкрадывать, обманывать. Теперь мне больше не нужно, чтобы меня расхваливали критики!» Что-то бормотало внутри него, как во сне. Теперь Яша Котик существовал в двух экземплярах: один — трезвый, другой — пьяный. И трезвый утешал себя: «Чего я боюсь? Если я мог спать на улице в Москве, то смогу показать тот же самый фокус и в Нью-Йорке. Такие, как я, уже ничего не боятся!» Он попытался встать и вернуться в спальню, потому что ему непременно следовало прилечь, однако ноги отказывались ему служить. Пол под ним качался, как палуба корабля во время шторма. «Э-э, да ты здорово напился! — сказал трезвый пьяному. — Ну ты и принял на грудь! Хорошо же ты будешь выглядеть перед гостями… А то, что ты сказал Лизе „Хайль Гитлер!“, это просто помешательство…» Он сделал над собой усилие и поднялся. Держась за стенки, доковылял до двери спальни. Но она была все еще заперта. На него вдруг снова напала злость. Что это? Дом свиданий? Он навалился на дверь всем телом и сдвинул загораживавшее ее изнутри кресло. В полумраке он увидел, как с кровати вскакивает парочка. Мужчина поспешно принялся приводить в порядок свою одежду, женщина пискнула. Мужчина ругался по-английски и по-еврейски, и, хотя Яше Котику был хорошо знаком его голос, он никак не мог определить, кто же это такой. Яша воскликнул:
— Здесь вам не бордель!
Парочка вышла, и Яша Котик рухнул на кровать. Он лежал бессильно, испытывая болезненное наслаждение больного, едва добравшегося до постели. «А я и не знал, что лежать может быть так приятно! — говорил в нем трезвый. Он лежал, и казалось, что кровать качается под ним, как корабль. — Сегодня был мой последний вечер на сцене. Отныне я буду пьяницей… Я допьюсь до смерти. Если будет что пить…»
Долгое время он лежал без движения. Он начал задремывать, но с открытыми глазами. Яша словно слился с кроватью, со стенами, с голосами, доносившимися из других комнат. Поминутно кто-нибудь открывал дверь, топтался немного на пороге и снова закрывал ее. Это гости пытались попасть сюда, чтобы заняться любовью… «Ну и свиньи, свиньи! — говорил он себе. — Не могут подождать, пока снимут комнату в отеле». Дверь раскрылась снова, и на этот раз ее закрыли изнутри. Показался женский силуэт. Это была Анна. Она немного постояла молча, прямая и неподвижная, а потом сказала:
— Яша, что с тобой?
Он хотел ответить, но не мог произнести ни слова.
— Яша, что случилось? — снова спросила она.
Губы Яши Котика бессильно шевельнулись:
— Оставь меня в покое!..
— Яша, ты не можешь оставить всех и лежать здесь. Это стыд и позор!
Он хотел оправдаться, но на это требовалось много слов. Поэтому он сказал только:
— Shut up!..
— Напился, да?
Яша Котик ничего не ответил. У него было только одно желание: чтобы она как можно быстрее вышла из комнаты.
— Что произошло в театре? Ты что, вышел на сцену пьяный?
«Это было бы неплохо!» — подумал про себя трезвый, а пьяный только буркнул:
— Уйди!
— Яша, ты убиваешь себя собственными руками! — заговорила Анна. — Ты утверждаешь, что любишь меня, — и так ты выражаешь эту любовь?! Все втайне смеются. Мне стыдно людям в лицо смотреть.
— Иди домой!..
— Ладно, я пойду. Но помни, что я говорю с тобой в последний раз. Я едва уговорила доктора Марголина, чтобы он пришел сюда, и как же ты их принял? Я не знала, что ты такой пьяница. Что же, мне следовало это знать. Ты преподал мне хороший урок еще раньше.
— Иди! Марш отсюда!..
— Тогда спокойной ночи. Не вздумай больше мне звонить. Теперь я выздоровела и прозрела. Даже безумию есть какой-то предел! Ты разрушаешь себя сам, но это твоя личная трагедия!..
И Анна вышла из спальни, закрыв за собой дверь.
«Пусть идет ко всем чертям! — сказал трезвый Яша Котик. — Она мне не нужна! Она мне не нужна! Мне вообще никто не нужен… Я не хочу больше смешить людей. Сколько можно быть паяцем? Нечего смеяться. Надо плакать… Уж лучше быть боссом на Бауэри. Дядя Сэм даст мне relief…[407] Все было слишком напряженно. Не раз я хотел убежать со сцены. Нельзя быть комедиантом вечно. Хватит! Я разрываю все контракты. Яша Котик — банкрот!..» Он прикрыл глаза и лежал в полудреме. Однако наполовину Яша все-таки бодрствовал и потому слышал какие-то разговоры, но отдельных слов при этом не разбирал. Он был как ребенок, не понимающий разговоров взрослых. Погрузился в себя. Дверь поминутно открывалась. Люди заходили посмотреть на него, поговорить с ним, но Яша, казалось, отключил все связи между собой и внешним миром. Он как будто оборвал нити, связывающие человека с человеком. В кишках у него бурчало, из желудка к мозгу поднимались тяжелые пары, и мозг все больше затуманивался, погружался во тьму и бессилие. Трезвый тоже начинал пьянеть или, может быть, задремывать. Он подумал: «Кто знает, может быть, это уже конец? Может быть, я упился до смерти? — И он сам себе ответил: — Ну и что? Так даже будут лучше!..»
Яша Котик, по-видимому, заснул. Когда он открыл глаза, было тихо. Довольно долго он ничего не мог вспомнить. Потом вспомнил, что была вечеринка. Шторы на окнах были опущены, но в щели уже заглядывало раннее утро. Яша Котик ощущал тупую головную боль, тяжесть во всех членах, но эта пара часов сна отрезвила его — не полностью, но отчасти протрезвила. Это было похоже на то, как тяжело больной приходит в себя и получает на какое-то время способность мыслить как здоровый. Ну что ж, все потеряно: театр, Анна. Что о нем подумают все гости, которые были здесь минувшей ночью? Они будут украдкой смеяться над ним. А с другой стороны, что здесь такого произошло? В какой это святой книге написано, что Яша Котик не может напиться и даже потерпеть фиаско на сцене иной раз? В это мгновение он вспомнил, что сегодня Судный день. И оцепенел. Да, это кара! Бог начинает показывать Свою силу. Он, Яша Котик, на протяжении всех прошедших лет боялся Его и Его отмщения… Он буквально ощущал, что Бог витает над ним в небесах и приближает, и готовит день
