могли дойти к вечеру и до Вижницы, но идея ночевки на вокзале нам показалась непривлекательной, и когда мы увидели брошенный домик с чердаком, на котором к тому же было свежее сено, проблема ночевки решилась сама собой. С домиком нам повезло крупно, потому что идея ночевки в мокрой палатке нам, мягко говоря, не очень нравилась. Юра пошел за водой куда-то вниз, а я по привычке занялся продуктами. Через полчаса он принес два литра мутноватой воды, и мы принялись разводить костер. Это оказалось непростым делом – все вокруг было сырое. Не помогало ни сено, ни сухой спирт. Все же с большим трудом костер развели, ссыпали туда все остатки продуктов и приготовили оригинальный супчик, что-то вроде ирландского рагу. После кофе с ударной дозой коньяка залезли на чердак. Я разулся и убедился, что ноги у меня полностью мокрые. Растерев их спиртом (неприятная процедура на холоду), я одел сухие носки и приготовил себе постель, расстелив спальник на подушку из сена. Моя лыжная куртка была полностью мокрой (ветровка хорошо пропускала воду), поэтому я натянул на себя все остатки сухой одежды, найденной в рюкзаке. Несмотря на сено и теплый спальник, ночью было "прохладно". По чердаку гуляли сильные сквозняки, а снаружи дул такой ветер, что дрожала крыша. Юра среди ночи вдруг схватился и надел на себя палатку, вывешенную у входа для просушки.
Выглянув утром из отверстия, я не узнал пейзаж. Весь склон и деревья были покрыты толстым слоем снега. Вещи, лежавшие у входа на чердак, тоже были припорошены снегом. Температура воздуха была порядка -2 градусов. Мы по-быстрому собрались, поснимали пейзаж, перекусили колбасой с коньячком и побежали вниз. По дороге встретили группу туристов, которым повезло меньше, чем нам – они ночевали в палатках, напоминавших теперь чукотские яранги. Ребята протаптывали ходы сообщения между палатками и пытались развести костер.
Вскоре мы уже были в Виженке, где снега было значительно меньше, а на обочинах росли яблони, плодами которых Юра подкреплялся по пути в Вижницу. На вокзал мы пришли практически одновременно с микроавтобусом и в 12–30 были в Черновцах.
Сентябрь 1995
Вопросы крови
«Человек будущего – это тот, у которого самая длинная память».
(Ф. Ницше).
– Петров, ты знаешь своё генеалогическое дерево?
– Знаю – дуб.
– Понял, расти дальше.
За годы советской власти нас как-то отучили интересоваться своим происхождением. «Совку» родословная была ни к чему. Не положено. Вся человеческая история была поделена на 2 периода – темный – до 17-го года и светлый – после. В темном периоде тоже были отдельные светлые пятна, но они касались лишь борьбы пролетариата за освобождение от цепей и будущий коммунистический рай. Поэтому, если ты из голодранцев – ну, можно еще было погордиться и даже воспользоваться этим в качестве козыря для карьеры (сын трудового народа) или для пролетарского снисхождения при посадке. А если, не дай бог, другого происхождения – лучше и не вспоминать – сильно отягчающее обстоятельство. Так, что деда еще кое-как помним, а дальше – туман и полная неизвестность. Я в этом плане – не исключение.
Родился я в Черновцах – уже поэтому ничего нельзя гарантировать. Такого жуткого смешения наций и народов, наверное, мало где можно встретить. Часть моей крови – украинская. Не исключено, что были в роду и румыны – бабушкина фамилия Ракоча – звучит как-то подозрительно. К тому же у меня наблюдается нездоровая тяга к румынской музыке, особенно в обработке Владимира Космы. Без всякого сомнения – есть русские (отец – «оккупант»). Дед и прадед из Смоленской губернии. Говорят, что одна из прабабок была полячкой (губерния до декабря 1793 г. была под Речью Посполитой). Я так думаю, что все дерьмо в моем характере именно от той прабабки. Евреев, скорее всего у меня в роду не было, хотя многие мои знакомые в этом сомневаются, главным образом из-за моих «деловых» качеств. О турках, татарах и прочих монголах ничего не могу сказать – возможно все, но документальных данных у меня нет. Правда, согласно проведенному недавно в Японии генетическому анализу – я не какой-нибудь там узкоглазый азиат, а, в отличие от основной массы населения, настоящий, подлинный европеец, то есть человек Белой расы! Так, что, по всей видимости, татаро-монголы до моих предков не добежали.
В происхождении фамилии возможны два варианта – военный и производственный. И если папа был пушкарь, то дети – Пушкаревы. По слухам, какой-то родственник участвовал в Бородинском сражении. Ну, чего не знаю – того не знаю. Среди смоленских Пушкаревых были мелкопоместные дворяне и какие-то советники, но не выше надворных. Не могу сказать, чтобы я этим сильно гордился. Не знаю, связано ли это с «высоким» происхождением, но дед, не занимаясь активной антисоветской деятельностью, в 37-м присел. Есть еще остров, названный в мою честь (Пушкарев) где-то в районе Чукотки. Значит кто-то из предков или однофамильцев добежал аж туда!
Со стороны матери – почти никаких данных. Вроде бы дед заявился в Черновцы из Бессарабии («сам я извиняюсь с Кишинева»).
В общем – генеалогическое «древо» – жидковатое. Будем надеяться, что потомки будут относиться к нему более бережно.
«Русским может быть только тот, у кого чего-то нет, но нет не так, чтобы оно обязательно было, а так, что и хрен с ним. Допускаю… Но этот характер, склонный к взлетам восторга и депрессивным падениям, эта сентиментальность в сочетании с жестокостью, это терпение, граничащее с безразличием, это поразительное стремление разрушать и созидать в масштабах совершенно немыслимых, это желание поразить и обрадовать всех криком «угощаю!» – при том, что не останется ни рубля на завтра и не на что будет купить хлеб для собственной семьи, эта звероватость вместе с нежностью, эта любовь гулять, будто в последний раз в жизни, но и жить столь скучно и серо, словно жизнь не закончится никогда, эта покорность судьбе и бесшабашность перед обстоятельствами, это чинопочитание и одновременно высокомерие по отношению к нижестоящим, этот комплекс неполноценности и убежденность в своем превосходстве».
Н. Михалков
Что касается моего характера, то я, несмотря на фамилиё, – не русский. Нет во мне русской ширины души, бесшабашности и лени. Я достаточно трудолюбив, что ближе к немцам (в семье которых я и вырос), японцам и части украинцев. Я люблю деньги, расчетлив и сразу вижу, где, что и как можно украсть, что сближает меня с евреями. Я достаточно сдержан и люблю порядок в отношениях
