Если взглянуть на трагическую судьбу линкора и значительной части его экипажа, то по очень многим признакам счастливая перспектива этому кораблю не грозила. Нашим отечественным специалистам по порохам крупнокалиберной морской артиллерии с самого начала были известны проблемы с порохами, производимыми итальянской промышленностью. Эти проблемы были известны со времен Первой мировой войны и «озвучивались» во время работы Правительственной комиссии, расследовавшей причины гибели линкора «Императрица Мария» в октябре 1916 года. Тогда, не побоюсь этого слова, выдающиеся специалисты по корабельным порохам на фоне многочисленных проверок и экспертиз доказали высокую надежность порохов отечественной, русской выработки, и так же объективно отмечали недостатки порохов, производимых в Англии, Франции и Австро-Венгрии и Италии. Уже только тот факт, что на «Джулио Чезаре» были загружены заряды, снаряженные порохами выделки 1928 года, должен был насторожить председателя комиссии по приемке линкора вице-адмирала Гордея Левченко. Уж он-то, бывший артиллерийский унтер-офицер, во время Первой мировой войны служивший на балтийских линкорах, должен был взять под контроль эту проблему. Должен был, но, похоже, не взял… Точнее, ему не дали высказать свое особое мнение по этой проблеме. Кстати, Малышев был очень удивлен тем, что Левченко не был приглашен в Севастополь для участия в работе Правительственной комиссии. И к этому «эпизоду» мы еще вернемся в ходе нашего исследования.
В этой связи, даже если не принимать в расчет основную тему нашего исследования, линкор «Джулио Чезаре» с тем боезапасом главного калибра на борту, что был загружен на него в Италии, уже «нес» в себе высокую потенциальную опасность взрыва зарядных погребов. А с февраля 1955 года после взрыва одного из бронебойных снарядов из числа хранившихся на площадке арсенала в Сухарной балке, эта опасность стала реальной… Казалось бы — нужны доказательства.
Обратимся к воспоминаниям бывшего флагарта флота Павла Тихоновича Артюхова:
«05.02.55 в 03 ч. 50 мин. на открытой площадке береговой стационарной батареи ББС-24 в 4 ряду взорвался бронебойный итальянский снаряд весом 520 кг, разбросал другие снаряды, но детонации не было. Меня назначили председателем комиссии по расследованию этого происшествия. В итальянских бронебойных снарядах было 0,9 % вв, т. е. 5 кг. Во время работы комиссии производили экспериментальные взрывы зарядов, в которых было до 12 кг тротила, но детонации рядом лежавшего снаряда не происходило. Доложили Горшкову. Он приказал 20 снарядов отправить на полигон для последующих более основательных испытаний. Там открутили донья, но никаких следов диверсии не нашли. Тем не менее, вице-адмирал Горшков посчитал боезапас опасным для дальнейшего хранения на корабле, и приказал (сентябрь — октябрь 1955) снять боезапас ГК с л/к и хранить 50 % в Севастополе и 50 % в Новороссийске и выдавать только в случае военных действий…»
Логично было бы предположить, что выполняя требования адмирала Горшкова, боезапас главного калибра был выгружен в назначенных для хранения арсеналах. От себя бы я добавил, что по существовавшим требованиям, перед постановкой линкора в завод в сентябре 1955 года по-всякому требовалось выгрузить боезапас. То есть имеются два условия, предполагавшие отсутствие боезапаса в погребах линкора, вышедшего из завода.
Если, конечно, не учитывать те безобразные явления, когда командование флотов, грубейшим образом нарушая существующие нормы и требования хранения артбоеприпасов, таки допускало в завод корабли с невыгруженным боезапасом…
Как следует из публикации Горелика в 1–2 номерах «Морского архива» за 2012 год, «Новороссийск», выполняя директиву морского министра, был экстренно выведен из завода для участия в мероприятиях во главе отряда кораблей эскадры. Как свершившийся факт: на линкор в два приема — в Севастополе и в Новороссийске — был загружен боезапас для артиллерии главного калибра. Я лично нисколько не сомневаюсь в том, что при наличии в составе ГРУ таких, как Олег Пеньковский, вся секретная переписка и тем более издание директив, подобной «нашей», были известны командованию НАТО на Средиземном море. Теперь же, зная о существовании директивы, предусматривавшей выдачу боезапаса на линкор «.. только в случае военных действий», несложно себе представить реакцию наших потенциальных противников в лице стран НАТО — США, Англии, Италии и Турции…
Судя по анализу обстановки и используя фрагменты воспоминаний участников событий, нам известно о том, что 25–26 октября с линкора была сгружена в арсенал Сухарной балки часть боезапаса главного калибра. Об этом пишет в своих воспоминаниях бывший командир дивизиона ГК Марченко.
Из воспоминаний Павла Артюхова: «…На линейном корабле полагалось иметь 1000 выстрелов на 10 стволов, но было всего 843, т. к. итальянцы нам дали ограниченное число воспламенительных трубок и баллистических наконечников. Половину боезапаса с линкора сняли, и 25 октября я доложил об этом Пархоменко. Тот сказал, что после праздников линкор пойдет в Новороссийск сдавать оставшуюся часть боезапаса…»
Что касается слов Виктора Пархоменко о том, что для сдачи оставшейся части боезапаса главного калибра линкор пойдет в Новороссийск после праздников, то их не следовало понимать буквально. Планирование флотских мероприятий во все времена воспринималось неоднозначно… А тем более мероприятий, связанных с межбазовым переходом. Для тех, кто весьма отдаленно представляет себе процесс планирования на Военно-морском флоте, даю некоторые пояснения. Предположим, что кораблю, стоящему на рейде, предстоит произвести смену артиллерийского боезапаса. Процесс этот зависит от многих факторов — связан с погодными условиями, с наличием и готовностью портальных кранов, либо с готовностью барж, используемых для доставки снарядов и зарядов. С учетом трудно предсказуемых фактических условий загрузка боезапаса ежедневно «забивается» в суточные планы флота, но это вовсе не значит, что она таки состоится в конкретный день текущего месяца. Примерно так же обстоял вопрос с выгрузкой артбоезапаса с «Новороссийска».
Фрагменты использованных нами воспоминаний находят документальное подтверждение в отчетах «ЭОН-35», в части, касающейся выгрузки аварийного боезапаса из корпуса линкора после его поднятия.
«…В артиллерийских погребах линкора, как упоминалось выше, находилось огромное количество аварийного боезапаса. Вот эти цифры: 379 снарядов главного калибра (каждый весом по 504 кг) и 2288 к ним. Свыше 2000 штук зарядов и снарядов 120-мм противоминного калибра — 1429 штук 100-мм снарядов, 15 577— 37-мм снарядов. В 444 тоннах аварийного боезапаса находилось 12 тонн тола и пороха. Из них в Севастопольской бухте было выгружено, как уже упоминалось, только 2288 — четверть зарядов главного калибра…»
Выделенное мной число снарядов и зарядов предполагалось выгрузить на площадки хранения в Геленджикском арсенале. Скорее всего, и те 20 + 1 снаряды, что были выделены по приказанию Горшкова для экспериментов по выявлению устойчивости к детонации, были взяты из этой партии. (379 + 20 + 1 = 400). И пусть вас не смущает количество так называемых четвертьзарядов. В отличие от нашей 305-мм артиллерии, которая использовала «полузаряды», в итальянских 320-мм орудиях использовались «четвертьзаряды». Опять-таки — 2288:4 = 572 комплекта зарядов, рассчитанных на производство 572-х выстрелов.
