— Вышибай двери! Бревно сюда тащи! Ломай! Там есть чем поживиться! Теперь все наше!
Тяжелые железные двери собора отворились как бы сами собою, и на пороге их появился митрополит Филарет, в полном облачении своего сана, в блистающей митре, с Животворящим крестом в руках, окруженный клиром. В его прекрасном, выразительном лице незаметно было ни тени страха или тревоги, а вся его высокая, осанистая и величавая фигура, ярко выступавшая на темном фоне внутренности храма, с его огнями лампад и свечей, с его облаками фимиама, должна была поразить каждого и не только внушить к святителю уважение, но даже пролить робость и некоторый суеверный страх в сердца дерзновеннейших… Вот почему осели и попятились перед ним передние ряды тушинцев и казаков, которым он предстал как видение, окруженное блестящим, неотразимым ореолом святости.
— Чего пришли вы искать сюда, обрызганные кровью наших братий! — сказал Филарет, спокойно озирая стоявшее перед ним темное сонмище. — Или не довольно вам того, что вы их побили, осиротя их семьи, повергнув в бездну скорби и стенаний их матерей, жен и сестер?.. Или не довольно того, что вы теперь властною рукой хозяйствуете здесь, в городе, расхищая животы и имение, накопленное многолетним трудом, заботами и усердием граждан? Неужели вы, обагряя руки кровью ни в чем не повинных людей, хотите еще усугубить грех свой, дерзко вторгаясь во храм, налагая святотатственную руку на его древние святыни, оскверняя его насилием и позорными деяниями? Заклинаю вас именем Божиим, заклинаю всеми ростовскими чудотворцами и подвижниками…
— Да что вы этой лисы заслушались? — крикнул кто-то сзади. — Вали прямо в собор!
— Не смейте! Не дерзайте! — громогласно воскликнул Филарет, заступая дорогу и высоко поднимая над головой крест. — И пусть этот крест будет вам преградой!
— Берите крест из рук его, в нем пять фунтов золота! — закричал, пробиваясь сквозь толпу, переяславец.
И несколько рук разом ухватились за крест, вырывая его из рук святителя.
— В собор, в собор! — заревела толпа. — Там и серебра, и золота на всех нас хватит!
И, притиснув Филарета к стенке, толпа хлынула мимо него внутрь собора, а около Филарета, как из земли, вырос высокий и дюжий казак с свирепым лицом, в богатом кафтане с золотыми петлицами.
— Бери его! Срывай с него долой всю эту парчовую шелуху! — крикнул он окружающим, которые мигом ободрали с митрополита богатые ризы, сорвали с его головы митру и оставили его только в одном темном подряснике.
— Вот так! Теперь оденьте-ка его в казацкий кобеняк да крутите ему руки за спину. Эй, есаулы! Я его вам поручаю, головою за него ответите, коли уйдет. Мы его царю в подарок свезем, в Тушино. Ну, тащите его в обоз, чтобы он тут не путался!
Кто-то со стороны нахлобучил на голову Филарета рваную татарскую шапку. Несколько дюжих рук ухватили его за плечи и за локти и повлекли через толпу к воротам кремля.
Покончив с Филаретом, свирепый казацкий атаман, окруженный своими есаулами, вступил в собор, в котором уже распоряжались тушинцы, судя по крикам и плачу, которые слышались в разных углах храма. Не спеша также вошел он под древние своды и гаркнул во весь голос:
— Ребята! Баб, девок и детей забирайте с собою и всех гоните в обоз!.. Старух всех в озеро, а остальных приканчивайте здесь, чтобы никто не вышел живой!
Грозный оклик его прозвучал, как крик зловещей птицы, и пронесся под сводами… В ответ ему раздался взрыв шумных, неистовых восторгов со стороны тушинцев, казаков и переяславцев, которые свирепствовали хуже всех. Пошла ужасная расправа…
Стоны, мольбы, проклятия, вопли наполнили весь храм и обратили его в какую-то страшную геенну, с нескончаемым «плачем и скрежетом зубовным…». Новые и новые ватаги разбойников и грабителей врывались в храм и, мешаясь с тесною толпой укрывшихся в храме людей, убивали беспощадно мужчин, а женщин насильно тащили из храма, срывая с них по пути одежды и украшения, а многим не оставляя даже необходимого покрова для их стыдливости. Детей вязали десятками и гнали перед собою бичами, как стадо баранов, на глазах исступленных, полупомешавшихся матерей.
— На выкуп пригодятся! — смеялись злодеи, презрительно отворачиваясь от плачущих матерей.
И в то самое время как одни вязали и гнали перед собою молодых девиц и женщин, запасаясь полоном, другие рассыпались всюду, проникая в алтарь, в ризницу, в приделы. Одни тащили оттуда грудами богатые облачения, шитые золотом и низанные жемчугом, другие охапками несли кадила, дарохранительницы, ковчеги с мощами, ободранные оклады священных книг, третьи сдирали ризы с икон или топорами рубили на куски окованные серебром раки угодников… Тут драка за добычу, там дикая, бессмысленная бойня над беззащитными и хилыми жертвами разнузданной, разнородной и разноплеменной шайки отважных разбойников. Всюду опрокинутые аналои, разбитые лампады, сорванные с цепей паникадила, лохмотья одежды, разбросанные среди скользких луж крови, трепетные тела несчастных, подергиваемые последними содроганиями, и страх, и ужас, и позор невообразимой оргии безумия, насилия и святотатства!..
IX
ОТ МРАКА К СВЕТУ
В то время когда неистовые крики ворвавшихся в кремль тушинцев уже долетели до беззащитной толпы несчастных, укрывшихся под кровлей храма, как в последнем убежище, в то время когда митрополит Филарет, стараясь всем преподать утешение и вкоренить твердость духа, смело пошел, окруженный клиром, навстречу смерти и позора, Марфа Ивановна почувствовала, как кто-то крепко сжал ей руку и шепнул поспешно:
— Пойдем, государыня!
Сама не отдавая себе отчета в том, что она делает, Марфа Ивановна двинулась вслед за Сенькой, который вел за руку Танюшу и Мишу, помертвевших от страха. Он ввел их в северные двери алтаря, тотчас же свернул через маленькую дверку в алтарь смежного придела, подвел их к древней, потемневшей иконе Леонтия Ростовского, на которой святой угодник был писан во весь рост, с благословляющею рукой. Подойдя к иконе, Сенька опасливо оглянулся во все стороны, как бы желая убедиться в том, что никто за ним не следит и не наблюдает, потом сдвинул чуть-чуть в сторону резной аналой, стоявший около иконы, ухватился за нижний край, приподнял всю икону с некоторым усилием и повернул ее на невидимых внутренних петлях… Открылась узенькая и темная лазейка в темной каменной стене собора, с трудом можно было отличить вверху ее округлый свод, круто опускавшийся книзу, а внизу каменные ступени. Холодом и могильного сыростью повеяло из этой темной щели…
— Государыня, входи туда скорее! Детей бери с собою! Спускайтесь ощупью, а я за вами.
Ужас изобразился на лице Марфы Ивановны; крепко ухватив детей за руки, она остановилась у входа в лазейку, трепеща и колеблясь… Ее колебания, конечно, тотчас отозвались и на детях.
— Мама, я боюсь! — шепнул ей Миша, прижимаясь к ней и приклоняя голову на ее руку.
— И мне страшно… Там такая темнота! — проговорила Танюша.
В это мгновение до их слуха еще раз резко и явственно долетели неистовые крики от входных дверей собора… За криками последовали такие удары в дверь, от которых гул пошел по всему собору…
