– Доброе утро, Долл!
– Доброе утро, Эрнест, – ее голос прозвучал довольно холодно. – Я старалась сохранить чайник горячим, но теперь, боюсь, он все-таки остыл.
– Ты добрый самаритянин, Куколка. У меня голова раскалывается. Надеюсь, чай поможет.
Дороти улыбнулась, подавая ему чашку; если бы она могла сейчас говорить с ним откровенно, то сказала бы то же самое о своем сердце.
Эрнест выпил чай и, по всей видимости, почувствовал себя лучше, поскольку довольно веселым тоном спросил девушку, как ей понравились вчерашние танцы.
– О, все было просто прекрасно, спасибо. А тебе – понравилось?
– Все было ужасно, Долл, клянусь! Долл?
– Да, Эрнест?
– Разве она не прелестна?
– Кто, Эрнест?
– Кто! Ева Чезвик, разумеется!
– Да, Эрнест, она очень мила.
В ее голосе прозвучала странная нотка, и Эрнест почел за благо не развивать тему дальше.
– Где Джереми?
– Он ушел.
Эрнест наскоро прикончил вторую чашку чая и тоже вышел из дома, где почти сразу наткнулся на Джереми, спешащего куда-то.
– Привет, мой друг! Как чувствуешь себя после вчерашних безумств?
– Хорошо, спасибо, – сухо ответил Джереми.
Эрнест вскинул на него испытующий взгляд. Голос несомненно принадлежал Джереми, однако тон был непривычен и даже незнаком. Эрнест схватил друга за руку.
– Что-то случилось, старик?
– Ничего.
– Случилось, я же вижу! Что такое? Выговорись! Я отличный исповедник, вот увидишь.
Джереми молча высвободил руку. Он выглядел отчужденным, Эрнест никогда его таким не видел, и это больно ранило его. Отступив, он сказал совсем другим тоном:
– Ну, конечно, если тебе нечего сказать, то я пойду…
– Как будто ты не знаешь!
– Честью клянусь – не знаю!
– Тогда зайдем ко мне – и я тебе скажу! – с этими словами Джереми распахнул дверь своего небольшого убежища в каретном сарае, где он набивал свои чучела, хранил коллекции яиц и бабочек и чистил оружие, и величественным жестом пригласил Эрнеста войти.
Эрнест вошел и уселся на стол, уставившись на чучело выпи, которую давным-давно подстрелил Джереми; теперь оно было сильно побито молью и выглядело довольно нелепо, стоя на одной ноге в углу комнаты.
С трудом оторвавшись от бессмысленного взгляда стеклянных глаз выпи, Эрнест спросил:
– Ну, так в чем же дело?
Джереми повернулся к Эрнесту спиной – он чувствовал себя лучше, говоря на такие темы, если не смотрел в глаза собеседнику, – и, обращаясь к пустому пространству перед собой, сказал:
– Я думаю, что это было очень непорядочно с твоей стороны!
– Что именно?
– Прийти и отбить у меня единственную девушку, которую…. которая….
– Которую ты когда-либо любил? – предположил Эрнест с некоторым сомнением.
– Которую я когда-либо любил! – с облегчением выпалил Джереми, поскольку эта фраза весьма точно выражала его чувства.
– Э-э-э, старина, если бы ты был чуть красноречивее и пояснил, о какой именно богине ты говоришь…
– Да о ком еще я могу говорить, если есть всего одна девушка, которая… которую…
– Которую ты когда-либо любил?
– Которую я когда-либо любил!
– Тогда, во имя Священной Римской империи – кто она?
– Да Ева Чезвик!
Эрнест присвистнул.
– Послушай, старик! – сказал он после недолгой паузы. – Почему ты не сказал мне раньше? Я понятия не имел даже, что вы с ней знакомы. Ты с ней помолвлен?
– Помолвлен? Нет!
– Но вы с ней собираетесь…
– Нет, конечно нет!
– Послушай, старик, если бы ты просто повернулся ко мне и рассказал, как обстоят дела, мы могли бы во всем разобраться и…
– Дела обстоят так, что я боготворю землю, по которой она ходит, вот!
– А! – сказал Эрнест. – Это очень неудобно, поскольку я, видишь ли, тоже – по крайней мере, я так думаю.
Джереми застонал, и Эрнест тоже застонал.
Помолчав, Эрнест сказал:
– Послушай, старик, что же нам делать? Ты должен был мне рассказать, но ты этого не сделал. Если бы ты сказал, я бы все понял. А теперь… теперь она меня просто сразила.
– И меня тоже.
– Вот что, Джереми. Я уеду и тебе тоже советую бежать отсюда. Не то чтобы мне нравилась сама идея бегства, но у нас ведь ничего нет, мы не можем жениться – да и она в том же положении.
– И нам всего лишь двадцать один год. Мы не можем жениться в двадцать один год, – ввернул Джереми, – иначе к тридцати у нас будет огромная семья. У всех, кто женится в двадцать один, обстоит именно так.
– Ей тоже двадцать один, она мне сказала.
– Мне она тоже сказала! – сказал Джереми, решив показать, что Эрнест не единственный человек на свете, которому известен этот потрясающий факт.
– Ну так что? Мы же не можем говорить об этом бесконечно?
– Нет, – медленно сказал Джереми, и было видно, с каким усилием ему даются слова. – Это было бы несправедливо; кроме того, я полагаю, что дело уже сделано. Ты всем нравишься, старина, женщинам и мужчинам. Нет, ты не должен уезжать, и ссориться по этому поводу мы не станем. Я скажу тебе, что нам надо сделать – мы бросим жребий!
Эрнеста поразило это блестящее предложение.
– Великолепно! – сказал он, доставая из кармана шиллинг. – Один раз бросаем или три?
– Один, разумеется, так мы быстрее покончим с этим.
Эрнест положил монету на большой палец.
– По твоей команде. Но каков же жребий? Мы же не можем ставить на кон живую девушку, как те ребята у Гомера? К тому же мы еще не захватили ее в плен.
Это требовало некоторого обдумывания, и Джереми растерянно почесал в затылке.
– Давай так: у победителя будет месяц на ухаживание, проигравший не должен вмешиваться. Если через месяц у победителя ничего не решится, проигравший использует свой шанс. Если она сделает свой выбор – проигравший будет держаться подальше.
– Годится. Бросаю, смотри внимательно.
Шиллинг взвился в воздух.
– Орел! – рявкнул Джереми.
Монета сверкнула, щелкнула по носу изумленную выпь, упала на пол и закатилась под ящик с образцами окаменелых костей доисторических животных, которые Джереми собирал в прибрежных скалах. Вдвоем юноши с трудом отодвинули ящик и уставились на монету.
