Ознакомительная версия. Доступно 9 страниц из 44
Мой дед прекрасно понимал, как много он пропустил за те двадцать семь лет, что провел в тюрьме, и страстно желал наверстать упущенное, для начала просто установить контакт с младшим поколением своей семьи. Вернувшись из-за решетки, он ничего не хотел так сильно, как снова быть со своими близкими и работать в АНК. Некоторое время он жил у своего друга Десмонда Туту, а потом отправился в Куну, потому что «человек должен жить там, где родился». Он построил дом – почти такой же, как тот, в котором он жил в тюрьме «Виктор Верстер», где мы встретились в первый раз. Я был не единственным, кому эта затея казалась странной, но Старик лишь отмахивался.
– Я привык к тому дому, – объяснял он. – Мне не хотелось заблудиться ночью в поисках кухни.
Думаю, больше всего ему хотелось жить в тишине и покое, писать книги, выступать и сохранять влияние, будучи частным лицом. Когда ему предложили выдвинуть свою кандидатуру от АНК на пост президента ЮАР в первые демократические выборы, он был против. По его мнению, кандидат должен был быть моложе, жить внутри этой культуры, а не в изоляции от нее и идти в ногу со стремительно развивающимися технологиями, от которых зависело будущее всего мира.
В период, предшествующий выборам, между Партией свободы Инката, члены которой были преимущественно из народа зулу, и АНК, чье руководство (на тот момент) в основном осуществлялось представителями коса (хотя состав ее был менее однородным), велась ожесточенная борьба. Это было на руку белому правительству, которое воспользовалось этой междоусобицей, чтобы доказать, что черные никогда не смогут договориться и найти цивилизованный способ управления страной. Широкое освещение в прессе получил варварский обряд «ожерелье», когда на шею жертве надевали автомобильную шину, пропитанную бензином, и поджигали, а также беспрецедентные уличные беспорядки, во время которых белые полицейские просто стояли рядом и смотрели.
МАДИБА призывал людей к примирению, и теперь стало еще более очевидно, что он БЫЛ ЕДИНСТВЕННЫМ, КТО МОГ СПЛОТИТЬ НАРОД И ПОВЕСТИ СТРАНУ ВПЕРЕД, ПУСТЬ ПОКА К НЕКОЕМУ ПОДОБИЮ ЕДИНЕНИЯ. Проведя много лет в изоляции от общества, он получил в качестве компенсации возможность взглянуть на ситуацию с другой стороны. У него появилась возможность, к которой стремится каждый лидер: видеть картину в целом, не отвлекаясь на повседневные проблемы. И все же, заняв пост, он понимал, что ему нужен более свежий взгляд на вещи – молодая кровь. Думаю, что я обладал нужными качествами, но роль «Принца из Беверли-Хиллз» в доме на Хьютоне сыграл не я, а мой старший брат Мандла.
Мать Мандлы была первой женой моего отца. Они развелись, когда мой брат был совсем маленьким, и она забрала его с собой в Лондон задолго до того, как отец познакомился с моей мамой и женился на ней.
Я жил у Старика чуть больше года, когда вернулся Мандла, и никогда в жизни не радовался кому-то больше, чем ему. Став президентом, дед постоянно отсутствовал и работал почти круглосуточно, семь дней в неделю. Жилось мне у него хорошо, но иногда становилось ужасно одиноко. Мандла был связующим звеном между мной и отцом, когда отец казался мне слишком далеким. Он вырос с матерью в Лондоне и благодаря этому был практичным и уверенным в себе. Некоторое время он учился в школе «Уотерфорд Камлаба» в Свазиленде, куда в свое время ходили и тетя Зиндзи с тетей Зинани. Теперь он поступил в университет, и, похоже, учиться ему нравилось куда больше, чем мне в седьмом классе.
Я боготворил Мандлу. Для меня он был самым крутым на свете. Моим кумиром. Мне тогда только исполнилось тринадцать, Мандла был на девять лет старше, а значит, уже прошел «восхождение в горы» и жил взрослой жизнью – посещал клубы, встречался с женщинами и водил крутую тачку. Он был высоким, как наш Старик, но более крепкого телосложения, совсем как Мадиба в молодости, до того, как тюрьма сделала его поджарым и научила самодисциплине. Шел 1996 год – период гранжа в европейской и американской музыке и моде, но Мандла был на шаг впереди. Он сделал гигантский скачок из курток из кожзама восьмидесятых в стиль хип-хоп с кепкой набекрень и дутой курткой.
Мандла был начинающим диджеем, поэтому у него уже накопилась внушительная коллекция дисков и энциклопедические знания о мировом рэпе и хип-хопе. Я привык возвращаться в тихий дом и сразу идти на кухню, где матушка Ксоли слушала госпелы. Не поймите меня неправильно, южноафриканское хоровое пение – это прекрасно, но глухие басы, доносящиеся из комнаты Мандлы, были медом для моих ушей. Вскоре я стал самым настоящим фанатом хип-хопа. Мне хотелось знать все о музыке, которую слушал мой брат, а слушал он тогда почти исключительно рэп, хип-хоп, ну, может быть, иногда немного регги.
До этого мы с друзьями увлекались квейто – разновидностью хауса, в которой посредством последних компьютерных технологий смешивались тяжелые басы, перкуссионные петли и традиционный африканский вокал. Это была наша версия хип-хопа задолго до того, как хип-хоп приобрел настоящую популярность в Южной Африке. Квейто зародился в гетто Йоханнесбурга в начале 90-х годов ХХ века. Его название образовалось от слов kwaai, что в переводе с африкаанса означает «злой, сердитый», и amakwaito – названия банды гангстеров 50-х годов. Этот стиль в равных пропорциях сочетал элементы африканской музыки предыдущих семи десятилетий, вплоть до записей 20-х годов и современной британской и американской клубной музыки. Мадиба обожал квейто. Он то и дело повторял характерное танцевальное движение – мелкие шажки вперед и назад с согнутыми под прямым углом локтями – так часто, что в конце концов его стали называть «шаффл Мадибы». Во многих аспектах квейто являл собой воплощение его желания – дать дорогу молодым голосам, оживить вековые традиции и дух африканской культуры. Дед не умел даже пользоваться электронной почтой, но чувствовал, что грядет научно-техническая революция, и хотел, чтобы она пришла и в Южную Африку.
Для меня же эта музыка была самым настоящим наркотиком. В свою очередь, регги освещало вопросы политики и историю мировых движений сопротивления под принципиально новым углом. Благодаря альбому Бёрнинг Спир «Marcus Garvey» я узнал об основателе ямайского панафриканизма. Таппа Зуки пел о Стивене Бико, возглавившем движение «Черное самосознание» ЮАР и умершем за свои идеи. Я начал расспрашивать деда, и он с удовольствием рассказывал мне о людях и проблемах, о которых я узнавал из песен Боба Марли и Ли «Скрэтча» Перри.
– Дед, я тут слушал песню о Роберте Собукве. В ней поется и об острове Роббен.
– Да, – отвечал Старик. – Он был там одновременно со мной, но почти всегда изолированно от всех. Он был наставником. Мыслителем. Великолепным оратором. Знал, как воплотить идею в жизнь. А эти идеи – ты ведь понимаешь? – Он постучал пальцем по виску. – Эти идеи считались очень опасными. Я не всегда с ним соглашался, но все же любил наши беседы. Сначала нам разрешали общаться, но потом подумали: «Эти двое – Мандела и Собукве – если они сговорятся, жди беды» – и развели нас по разным концам коридора. Когда его трехлетний срок подошел к концу, они придумали новое правило, так называемый прецедент Собукве, согласно которому политического заключенного могли лишить свободы на неопределенный срок даже без предъявления ему конкретных обвинений. Так он просидел в тюрьме еще шесть лет. Однажды в 1969 году надзиратель включил трансляцию ежедневных новостей. Разумеется, в новостях только и говорили о том, как замечательно идут дела у правительства и как плохо у тех, кто осмеливается выступать против него. Самой первой новостью была смерть Роберта Собукве. А теперь о нем поют песни, и это хорошо.
Ознакомительная версия. Доступно 9 страниц из 44
