– Почему вы просили меня помочь Бартоломью, если совсем не уважаете мое мнение? – спросила она.
– Я очень высоко ценю ваше мнение, но, со всем уважением, не соглашаюсь с ним.
– Я не понимаю, что за игру вы ведете?
Отец Макнами, посмеиваясь, подмигнул мне.
– Я сообщу отцу Хэчетту о вашем местонахождении, – сказала Венди.
– Я больше не отчитываюсь перед Католической церковью. Я сложил с себя сан.
– Я не понимаю, что тут происходит, но мне это не нравится! Совсем не нравится! – вскричала Венди.
Втиснувшись в пальто с цветочным узором, она схватила свою сумку и промаршировала вон из дома, захлопнув за собой двери.
Мы с отцом Макнами посмотрели друг на друга.
Венди влетела обратно и спросила:
– Так вы придете на сессию, Бартоломью?
– На какую сессию? – спросил отец Макнами.
– Так придете, Бартоломью? – повторила Венди, не обращая на него внимания. – Обещаете?
– Обещаю, – ответил я, но не стал напоминать ей о ее обещании.
Я почему-то не хотел, чтобы отец Макнами знал о том, что я пытаюсь ухаживать за Библиодевушкой. Сам не знаю почему.
– Хорошо, – сказала Венди и вылетела снова.
– Вздорная особа, – сказал отец Макнами.
Положив руку мне на плечо, он стиснул его, а затем прошел в гостиную продолжать свое моление.
Я не мог понять, почему Венди не хочет, чтобы отец Макнами жил у меня, как и того, почему он попросил Венди помочь мне, а теперь откровенно пренебрегает ее мнением.
Но думать об этом мне совсем не хотелось.
Я посидел на кухне, надеясь услышать птиц, но они в этот день не желали петь.
В кухне висел аромат духов Венди.
Абрикоса.
Лимона.
Имбиря.
Я подумал, чем бы мне заняться. Мамы нет…
И все время я думал о Вас, Ричард Гир.
В Вашей биографии, написанной Питером Кэрриком, он обсуждает на 17-й странице Ваши отношения с Синди Кроуфорд и пишет: «Он [то есть Вы, Ричард Гир] признался, что ему трудно принимать решения, так как для него они означают что-то установленное раз и навсегда, а не преходящее. Ситуация еще больше осложняется из-за его досадной склонности чрезмерно все анализировать».
Когда я прочитал это, то понял, что мое притворство относительно нашего двойничества не случайно, потому что мне всегда мешали действовать всякие навязчивые мысли. Именно поэтому я и начал эту игру с притворством, когда мама заболела. Когда я притворялся Вами, мне не надо было думать за себя и это оберегало меня от ошибок. Я подумал, не играли ли и Вы в такую игру, и тут до меня дошло, что Вы же актер и играете в нее постоянно, правда?
В своей книге «Глубокий ум» далай-лама пишет: «Чтобы изменить свою жизнь, мы должны прежде всего признать, что в настоящее время она неудовлетворительна».
Похоже на то, что и Венди, и отец Макнами хотят, чтобы я изменил свою жизнь.
Но я не сказал бы, что моя жизнь совсем уж неудовлетворительна, особенно теперь, когда я могу советоваться с Вами, Ричард Гир.
Ваш преданный поклонник Бартоломью Нейл 7
Его местоимение множественного числа сразу вызвало у меня подозрение
Дорогой мистер Гир!
Как-то вечером в нашу дверь постучали, и, когда я открыл, там был отец Хэчетт, глядевший на меня сквозь круглые очки; его белый воротник сиял в свете электрической лампочки над дверью.
– Я знаю, что он здесь, – сказал он.
– Кто? – спросил я.
Отец Макнами велел мне «прикинуться дурачком», если отец Хэчетт будет разыскивать его. Как раз накануне вечером, сильно напившись, отец Макнами назвал отца Хэчетта «одним из оставленных позади», которые «видя не видят, и слыша не слышат»[11].
– Я думаю, вы прекрасно понимаете, о ком речь, – ответил он.
– Прошу прощения, – сказал я и попытался закрыть дверь.
– Ну хорошо, хорошо, – сказал отец Хэчетт. – Вы можете, по крайней мере, выйти и поговорить со мной?
Поколебавшись секунду, я решил, что не будет ничего страшного, если я поговорю с ним, и вышел.
– Закуривайте.
Он предложил мне сигарету.
– Нет, спасибо.
Он знает, что я не курю.
Мы молча глядели некоторое время по сторонам. Отец Хэчетт несколько раз затянулся. На улице было холодно, и около домов никого не было видно.
– Отец Макнами болен, Бартоломью.
Мне сразу представилось, что инфильтративный рак поразил его мозг. Но было очень маловероятно, чтобы у двух близких тебе людей был рак мозга, и я промолчал. Тем не менее я не мог избавиться от какого-то необъяснимого страха.
– У него биполярное аффективное расстройство. Он всегда страдал от него. А примерно в то время, когда ваша мать умерла, он перестал принимать лекарство.
– Он не выглядит больным, – сказал я.
– А вы знаете, что такое биполярное аффективное расстройство? – спросил он, выдыхая дым в темноту.
– Да.
– И что же это такое, по-вашему?
Я ничего не ответил, потому что у меня было лишь общее представление, а точно я не знал. Я не доктор.
– Это нарушение химического обмена, – сказал отец Хэчетт. – У людей с таким нарушением в мозгу бывает избыток химических соединений, вызывающих бодрость, и они думают, что могут все. Иногда это приводит к импульсивному, сумасбродному и опасному поведению.
Я подумал о Чарльзе Гито, убившем президента Гарфилда.
– За этим маниакальным душевным подъемом всегда следует резкий спад, глубокая депрессия. В таком состоянии эти личности могут совершить самоубийство или быть опасными для других. Вы понимаете меня?
– У отца Макнами нет депрессии, – сказал я. – Я знаю его много лет и ни разу не видел, чтобы он печалился так, чтобы быть опасным для других.
– Мы присматривали за ним, когда он плохо себя чувствовал, Бартоломью. Отсылали в какое-нибудь спокойное место. Выслушивали его бахвальство, следили за тем, чтобы он принимал лекарство. Это была непростая и утомительная задача. Зачастую мы сами не могли справиться с ней, и церковь помогала нам. Я говорю все это вам откровенно, потому что я думаю, что вам одному это не под силу. Нас много, а вы один.
Тут он был неправ, потому что у меня есть Вы, Ричард Гир.
– Мне хорошо в компании с отцом Макнами, – ответил я.
